Казалось мне, еще далек тот день и час,

Когда расстанемся с тобою.

Но вот внезапно этот день настал.

Умер Арик Айнштейн!

Конечно, следовало бы написать не просто имя, а украсить его эпитетами: легендарный, популярный, неповторимый, обожаемый, обаятельный и самый израильский.

Следовало бы полюбоваться отдельно цветами слов, гирляндами роскошных выражений, которые сплели израильтяне в посмертный венок. Но, к сожалению, я не смог. Как нам, скажите честно, как чужакам, выросшим не на песнях Арика, не впитавшим их с молоком матери, не пережившим вместе с ним горе, и радость - как нам понять, что слова те подлинные, выстраданные. Как нам, лишь слегка знакомыми с творчеством израильского певца, как почувствовать боль утраты.

Разве что сравнить с чем-то знакомым. Мне одна девчушка, родившаяся в Израиле, но пока еще не потерявшая русский язык, пояснила: "Арик Айнштейн для нас, для израильтян, это тоже, что Пушкин для вас". Я, конечно, посмеялся.

С чем только не связывает пресса творчество Арика Айнштейна, как только не воспевает: "… человек, придавший новый смысл словам "тайна" и "талант". (Маарив). "… 74-летний седой человек являлся легендой, символом и олицетворением всего того, что принято называть "Прекрасный Израиль". (Гаарец)

Но больше чем "тайна, талант, легенда и даже прекрасный Израиль", меня поразило определение, которое дал Арику Айнштейну престарелый Шимон Перес. Он назвал его צליל. Звуком - окрестил наш президент феномен Айнштейна; мелодичной нотой, с которой начиналась песня; стуком сердца, на который настроен Израиль. Чистым замирающим вдали звуком, который внезапно потеряли люди.

И, подобно волнам, мы разбиваемся

О пристань жизни.

Навеки, брат мой…

Как это не прискорбно и как не парадоксально, но именно смерть расставляет все по местам. Резко укрупняет личность, фокусирует на нем общественное внимание, определяет место в строю. Раздает всем земным тварям по причитающимся им серьгам и определяет подлинную стоимость проделанной работы. Расставляет по ранжиру и раздает посмертно заслуженные награды.

Потому и нет судьи строже да весов точнее.

Если бы душа поэта могла что-нибудь почувствовать в том загробном мире безмолвия; если бы чуткое ухо музыканта могло бы хоть что-то уловить - то услышал бы он, к своему изумлению, единодушный вопль скорби. Почему же никогда не унывающий, не склонный к сентиментальности Израиль так болезненно отреагировал на смерть певца? Почему смерть пусть и известного, пусть и любимого, но в последние годы ушедшего в тень поэта-барда вызвала такую бурю эмоций, такую реакцию в прессе, и, главное, такое мощное скорбное прощание с телом на площади Рабина, куда пришли десятки тысяч израильтян. Ведь со времен трагической гибели Рабина страна так единодушно, так страстно не отмечала смерть какого-либо известного деятеля.

Так вот, смерть Арика Айнштейна показала подлинный масштаб этой личности и меру любви израильтян к любимому барду.

Того, кто любил, еще ждет большая любовь;

Тот, кто ушел, уж не полюбит никогда.

Закрыв книгу жизни, госпожа Смерть не просто вычеркивает твое имя из списка живых, но открывает новую книгу, куда вписывает тебя в список мертвых. Правда, называется книга теперь - посмертной. Таким образом, смерть подводит итог жизни.

Подводя печальный итог, хотелось бы получить ответ на самый важный вопрос: почему же смерть Арика Айнштейна так потрясла Израиль?

Устами младенца глаголет истина: наивная девочка, сравнившая Айнштейна с Пушкиным, в чем-то была права. В лице ушедшего певца Израиль потерял великий национальный символ. Ведь Арик воплощал молодость страны, сионистские идеалы, героическую борьбу.

Продолжая параллель с русскими великими людьми, скажем, Арик Айнштейн - это еще и любимый русскими Марк Бернес. Популярный и всеми признанный голос своего времени. И это еще не все.

В образе Айнштейна много общего также с незабываемым Булатом Окуджавой. Певцом исповедальным и негромким, душевным и отзывчивым. Ведь в его творчестве проявились черты и жесты, присущие романтическим персонажам прошлого, которые идеализировали советскую интеллигенцию. Как хотелось нам верить, что если мы возьмемся за руки, взглянем в глаза друг другу, бросим в теплую землю виноградную косточку - то одолеем любого врага.

Тот, кто прошел всю ночь и увидел свет дня -

Тот не допустит, чтобы мы забыли ушедших.

Потому-то смерть Арика, как и смерть Булата Окуджавы, подвела черту под эпохой, завершила цикл развития, оттого уход их вызвал такой взрыв ностальгии.

Израильтяне, собравшиеся на площади, провожали в последний путь не просто известного певца, но и прощались с прошлым. Израиль оплакивал не только смерть конкретного человека - а скорее прощание со своей молодостью. Ведь оплакивали они самих себя. Тех доверчивых, открытых, и приветливых сабр, которых они где-то в пути потеряли. Более того, сменив жизнь, идеалы, мечты и имидж, израильтянин как будто поменял душу.

Романтический, наивный, старомодный и во многом идеализированный Израиль умер сегодня бесповоротно и окончательно, ушел вместе с Ариком Айнштейном. Вместо него на сцену поднялся и занял место национального символа другой певец, Эяль Голан.

Еще одна особенность публики, которая пришла проститься с певцом. Почти не было видно заплаканных лиц, явно выражающих горе и пораженных неожиданной утратой. Зато было множество просветленных лиц. Людей задумавшихся и заглянувших на минуту в себя, открытых миру и забывших о сегодняшних заботах.

Смерть Арика Айнштейна вышла за рамки личной трагедии, а несет скорее символический смысл события общественного.

Меня и старость не может испугать.

Я знаю, это неизбежно и вечно…

Яков Бендерский