Когда страна ведет захватническую войну, а ее политический режим стремительно превращается в тоталитарный, страх и насилие начинают проникать даже в сны граждан. На примере Германии 1930-х историк Сергей Бондаренко объясняет, что могут значить эти сны и чему они нас учат.

С самого детства мой дедушка, ученый из недавно уничтоженного Института теоретической и экспериментальной физики, повторяет мне на ночь одни и те же слова: "У нас в стране свобода сновидений". Дедушка знает эту присказку от своего отца - врача, арестованного НКВД в 1938-м году.

Сразу после начала войны с Украиной появились независимые исследования по сбору и анализу снов. История этих проектов восходит к одному источнику - немецкой книге снов, записанных во времена правления Гитлера.

В 1933-1939 годах журналистка и исследовательница Шарлотта Берадт записала несколько сотен сновидений, приснившихся жителям Третьего Рейха. Собранные данные Берадт тщательно прятала - записывала их в секретные блокноты, зашифровывала все "политические" детали. В ее записках партия называлась "семьей", Гитлер, Геббельс и Гиммлер - "дядей Густавом, дядей Хансом и дядей Герхардом". Понимая, что и такая запись вряд ли предотвратит арест в случае серьезной проверки, она несколько лет рассылала письма с пересказом снов друзьям за границу.

Вскоре после начала войны, осенью 1939-го, Берадт сумела бежать из Германии. Впервые некоторые фрагменты ее исследования вышли в середине 1940-х, в Америке. А еще почти 30 лет спустя анализ всего собранного ею материала вышел отдельной книгой: "Третий Рейх снов". Сейчас она читается как исследование страхов, надежд и желаний людей, которые уснули и вдруг обнаружили себя гражданами страны-агрессора.

Первые сны - это сны о потере самоуважения, потере себя. Успешный предприниматель видит, как Геббельс инспектирует его фабрику, а он сам, к своему стыду, пытается выкинуть руку в нацистском приветствии - но не может, рука никак не поднимается. После страшных физических усилий, в самом конце сна ему все же удается кинуть зигу. "Мне не нужно это твое приветствие", - презрительно отвечает ему главный нацистский пропагандист.

Это сон о двойном бессилии, двойном страдании, комментирует Берадт. Увидевший его человек одновременно корит себя и за то, что пытается быть "хорошим немцем" и проявить лояльность, - и за то, что ему это не удается даже во сне. Человек, которому приснился сон, очень гордился своей фабрикой, однако потерял ее через несколько лет после прихода нацистов к власти.

Женщина в своем сне переживает публичное осуждение: она отказывается кричать "Хайль!" вместе с другими. Убегая от толпы, она заскакивает в автобус. Когда она спрашивает соседа, куда они едут, тот отвечает, что конечная остановка - "Хайль, Гитлер!".

Потребность к компромиссу с обществом, принявшим Гитлера, и с самим собой, попытка разрешить противоречие между невозможностью протестовать и неспособностью присоединиться, разъедали многих. По словам Берадт, эти ощущения мучили людей ее круга в Германии после 1933 года сильнее всего.

Другой лейтмотив сновидений был связан со страхом слежки. Никак не связанные между собой две молодые женщины увидели и рассказали Берадт сходные в некоторых деталях сны. Первая испугалась трубочиста, который, указывая на плиту с дымоходом, сказал ей: "Ваша вина не подлежит сомнению". Проснувшись, она тут же подумала, что в ее плите спрятано записывающее устройство. Вторая услышала во сне пересказ собственных разговоров и поняла, что ее подслушивает домашняя настольная лампа.

После того, как Гитлер пришел к власти, пишет Берадт, одной из первых в Германии начали ограничивать свободу частного независимого суждения, простого, даже не политического высказывания. Ужас заключался даже не в том, что ты "знаешь, что тебя слушают", а в том, что не знаешь, "когда слушают, а когда нет". Бесконечное подозрение, неуверенность в себе и своих близких лишали людей силы думать и говорить. С каждым годом гитлеровского правления люди все больше утрачивали связь между окружающей их реальностью и возможностью судить о ней хоть с какой-то степенью уверенности, совершать независимое действие.

Мужчина средних лет, разговаривая с братом по телефону, произнес: "Я больше ни от чего не могу получать удовольствие". Той же ночью он увидел сон: ему звонят из некой Службы проверки телефонных разговоров. В ту же секунду он понимает, что депрессия в Третьем Рейхе - преступление, и пытается попросить прощения, но в трубке молчат.

Другой мужчина во сне вдруг услышал по радио о новом декрете "об упразднении стен". После этого комната стала прозрачной, а мужчина понял, что все его действия, все мысли отныне будут известны "кому надо".

Еще один человек, вероятно, еврейского происхождения, увидел во сне перед собой "два паспорта", которые могли бы дать ему желанную возможность убежать. Дальше сон развивался так: "Подержав их в руках я, после внутренней борьбы, положил их обратно, подумав, что не должен делать ничего, что могло бы плохо повлиять на жизнь остальных людей моего этноса - так как я знаю, что все они ответят за это мое действие".

Особенно важные для Берадт сны - те, что она выделяет как предчувствия будущих событий. Мужчина видит себя во сне "живым в яме, погребенным под горой мертвых тел". Другому снится, как штурмовики бьют витрины, - задолго до событий Хрустальной ночи. Интерпретируя эти сюжеты, исследовательница апеллирует к классической теории Фрейда о том, что сны функционируют как "исполнение желания".

Книга Берадт предложила новый взгляд на главную дискуссию в послевоенной Германии - о вине, ответственности, о знании или незнании "простых немцев" о происходящем на фронте и в концлагерях. Даже те, кто думал, что "не знает", чувствовали и понимали больше, чем могли себе признаться. Их сны были не доказательством их вины, но доказательством участия в общей жизни, в создании мира, который сделал возможным случившиеся преступления. Гитлер тоже не сразу стал Гитлером: в книге Берадт его роль - это прежде всего воплощение всеобщих страхов и желаний. Он одновременно и персонаж, и хозяин чужих снов. Как пишет в послесловии психолог и бывший узник Бухенвальда Бруно Беттельгейм, одно из самых страшных свойств национал-социализма проявлялось в том, что "даже во сне у этих людей не было свободы".