"Мне очень интересно играть отрицательных персонажей, потому что хочется найти и понять, в чем их правота для самих себя. Ведь никто никогда не признается себе: я плохой человек, я совершаю плохие поступки. Иногда поступок оправдать невозможно - взять, к примеру, Медею, которую мне довелось сыграть. Но можно попытаться понять, откуда взялась ее боль и ярость", - уверена израильская актриса Евгения Додина. В интервью Jewish.ru она рассказала о том, зачем променяла Маяковку на "Гешер", почему молчит на сцене немецкого театра и как снялась в картине ливанского режиссера.

- В Израиль вы приехали в самом начале 90-х, будучи молодой перспективной актрисой московского Театра Маяковского. Как так получилось? Не жалко было оставлять Маяковку?- В Израиле я оказалась по воле случая, благодаря [режиссеру] Евгению Арье. Я действительно тогда уже работала в Театре Маяковского, а у художественного руководителя театра был курс в ГИТИСе, и Арье ставил для него студенческий спектакль. Одна из студенток, занятых в спектакле, ушла в декрет, нужно было ее заменить, и он решил попробовать меня на ее роль. Я пришла, мы познакомились, и между нами, что называется, сразу возникла "химия", взаимопонимание. Потом Арье ставил в Маяковского спектакль "Розенкранц и Гильденстерн мертвы", который стал очень громким событием и был, кстати, первым спектаклем театра "Гешер" (в переводе с иврита "мост"; название театра, созданного репатриантами из СССР - прим. ред.) в Израиле. Я играла в нем Офелию. Помню, однажды я сидела на репетиции в костюме Офелии, он подошел ко мне и спросил: "Жень, ты что, правда еврейка?" Я сказала: "Да, а что?" "Никогда бы не подумал", - сказал он и объяснил, что собирается уезжать в Израиль. Мне эта идея показалась очень заманчивой, я никогда не была за границей, но в то же время был, конечно, и страх. Оставлять свой театр, ехать в страну, про которую я так мало знала… - А кто подсказал Арье позвать с собой вас?

- В том же спектакле играл Гена Венгеров, который тоже собирался в Израиль. И он сказал как бы невзначай: "Давайте Додину с собой возьмем". "А какая связь?" - удивился Арье. "Да она же еврейка", - ответил Венгеров.

Слава Мальцев, первый директор "Гешера", съездил предварительно в Израиль, разведал обстановку и, вернувшись, сказал, что можно попробовать воссоздать там русский театр. И вот через полгода после того нашего разговора Евгений Арье подошел ко мне в буфете и сказал: "Через две недели уезжаем, ты готова?" Это случилось во время антракта, на утреннем спектакле, в котором у меня была роль без слов. Я вернулась на сцену и все второе действие "отыграла", сидя молча и думая об отъезде. И тогда я вдруг поняла, что все, что меня окружало, я слишком хорошо знала. Знала даже, какой будет моя следующая мечта и каким будет ее исполнение. А про "там" не знала ничего.

- То есть ваш отъезд был такой авантюрой?- Не совсем. Все-таки я ехала не одна, нас было трое человек, все из Маяковского; ехала не просто с кем-то, а с замечательным режиссером и с отличными партнерами. С точки зрения профессии там все было довольно серьезно, и это давало уверенность. Кроме того, я ведь не обрывала все концы и понимала, что, если у меня что-то не сложится, мне всегда будет куда вернуться: знала, что Театр Маяковского примет меня назад.

- А ваши близкие к этому решению как отнеслись? Не отговаривали? Все-таки у вас только начиналась карьера в одном из ведущих столичных театров.- Я думала, что моя мама, услышав об отъезде, упадет в обморок, но она сказала: "Да, это была мечта дедушки - переехать в Палестину". И я это все время чувствую. Не знаю, как это объяснить, но в первые же минуты в Израиле я почувствовала, что это моя страна. Хотя до этого ничего о ней не знала. Помню только, как в детстве папа настраивал транзистор, чтобы поймать израильское радио. Еще помню, как уже перед отъездом мы смотрели в театре по телевизору какой-то концерт. Нам очень понравилась одна песня, и все пытались понять, на каком языке ее поют. Никто не знал. А потом оказалось, что это был иврит. Тогда я впервые услышала, как звучит этот язык.

- А традиции в семье соблюдались?

- Не совсем, хотя мой прапрадед был довольно известным раввином в Шклове. Данью традициям в каком-то смысле является мое имя. Меня хотели назвать в честь бабушки Хавой, но в те времена это было, конечно, недопустимо. Искали похожее имя и назвали Евгенией: это имя созвучно Еве, Хаве.

- С чего начинался "Гешер"? Вот вы приехали - что потом? - Поначалу "Гешер" был просто театральным проектом. Русским он оставался недолго, приблизительно год, потом мы перешли на иврит. В первое время у нас была полная эйфория: все вокруг было новым и таким интересным. Мы сами строили театр, буквально создавали его с нуля. Почти сразу после нашего приезда началась война в Персидском заливе, и мы залезли в противогазы. Но у меня почему-то не было ни капли страха. Мы переехали на это время в Иерусалим, к Жене Терлецкому, тоже актеру "Гешера". Там пережили войну, а потом вернулись в Тель-Авив и, продолжая ходить с противогазами, начали репетировать "Розенкранца".

- Это была та же самая постановка, что и в Маяковке?

- Да, только актеры другие. Мы дали объявление в газеты, провели кастинг, набрали новых актеров, сформировали небольшую труппу. Тогда ведь была очень большая алия, каждый день по нескольку самолетов с репатриантами прилетало, и среди приехавших было много талантливых актеров. Начались репетиции. Спектакль сразу имел очень большой успех, несмотря на то что был на русском языке.

- А кто откликнулся на объявление, помните?

- Пришло очень много людей. Я, конечно, не помню всех - только тех, кто остался в театре. Володя Халемский, артист эстрады, Женя Гамбург из рижского театра, Нелли Гошева, которая была актрисой "Ленкома", Леня Каневский, Миша Асиновский… В общем, мы все познакомились, задружили.

- Как вас приняла израильская публика? Было ли какое-то особое отношение к русским актерам, к русской театральной школе?

- Она нас приняла с распростертыми объятиями, "Гешер" с самого начала вызывал очень большой интерес. Но здесь сыграл свою роль и случай. На один из первых спектаклей пришел писатель Йорам Канюк, который в прошлом году нас, к сожалению, покинул. "Розенкранц" ему ужасно понравился, и он первый о нас написал. Он же привел в театр Шуламит Алони и [Ицхака] Рабина. В первый же год нас пригласили с этим спектаклем в Нью-Йорк, и его там посмотрел легендарный Чич (Шломо Лахат - прим. ред.), который был тогда мэром Тель-Авива. Тогда он нас впервые увидел и уже после нашего возвращения в Израиль дал нам и официальный статус, и здание в Яффо.

Кстати, уже четвертый наш спектакль был поставлен по книге Канюка "Адам бен келев" ("Адам - сын пса" - прим. ред.), и с ним мы объездили полмира.

- А с чем, как вы думаете, был связан успех "Гешера"? Русский театр казался экзотикой?

- Во-первых, у нас были действительно хорошие спектакли. Во-вторых, я очень не люблю, когда начинают говорить, что русские привезли в Израиль культуру, что до нас ее здесь не было... Это не так. Мы привезли другую, свою культуру, свой театральный багаж, который, естественно, отличался от здешнего - не в хорошем и не в плохом смысле, он просто был другим. Потом, я думаю, это само по себе выглядело очень впечатляюще: несколько людей на сцене играют спектакль на языке, которого они не знают, который они только начали учить. "Дело Дрейфуса", например, мы играли сначала по-русски, а потом разучили текст на иврите. И было невероятно интересно наблюдать за реакциями израильских зрителей - они были абсолютно такие же, как у русскоязычной публики: смеялись и плакали в тех же самых местах.

Беседовала Диана Россоховатская