40 лет назад, в 1982 году, вышла повесть Сергея Довлатова "Зона. Записки надзирателя" - источник одной из самых известных довлатовских цитат: "Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить - кто написал четыре миллиона доносов?" Сам Довлатов на свой вопрос отвечал - "простые советские люди", но доносы поддерживали российскую власть задолго до появления советских людей. Weekend рассказывает, как донос возвысил и разрушил Москву, стал прибыльным делом, государственным долгом, подвигом и просто формой жизни.

Донос как оружие в междоусобной борьбе / XIII век

Насколько донос был распространен в бытовой жизни Древней Руси, судить сложно, но наказание за ложный донос появляется уже в первом сборнике законов Киевской Руси - Русской Правде, где определялось наказание в виде штрафа за ложное обвинение в убийстве, причем уплатить его должен был не только донесший, но и тот, на кого донесли. После распада Киевской Руси тема доноса так или иначе фигурирует в законодательных документах княжеств: князь не может принимать решения на основе доноса без следствия, не должен верить навету холопа или раба на господина. Но это касалось жизни обычных людей - у самих князей все было по-другому. Донос как политический инструмент на Русь пришел вместе с монголо-татарским игом. На ранних этапах управления русскими княжествами монголо-татарские ханы по большей части осуществляли контроль с помощью баскаков - своих представителей и сборщиков налогов. Баскаки часто доносили на несимпатичных им князей хану, а тот в зависимости от тяжести преступления, описанного в доносе, мог лишить князя ярлыка на княжение, снарядить к нему карательную экспедицию и даже казнить. С конца XIII века институт баскачества начал ослабевать: баскаки стали скорее чиновниками при князьях, а функция общения с ханом перешла к самим князьям, как и привычка доносить, ставшая важным оружием в междоусобной борьбе. К доносу хану прибегали многие русские князья. Например, сын Александра Невского князь Андрей Городецкий с помощью доноса пытался одержать победу над своим братом Дмитрием Переяславским в затянувшейся борьбе за великокняжеский престол. Чтобы получить от Золотой Орды военную помощь, он организовал заговор и вместе с другими князьями засвидетельствовал хану Тохте, что Дмитрий самоуправствует на своих территориях и не хочет подчиняться законам и правилам, установленным Ордой. В 1293 году Тохта совершил набег на земли Дмитрия, разорив как минимум 14 городов - в том числе Тверь, Муром, Переяславль и Владимир. Дмитрию пришлось уступить Андрею великое княжение и большую часть своих территорий.

Донос как способ расширить сферу влияния / XIV век

Куда более искусно и менее разрушительно для Руси донос использовал Иван Калита - князь Московский и Новгородский, великий князь Владимирский, прославленный в исторических трудах как "собиратель земли русской". Для процветания и безопасности Московского княжества ему нужно было подчинить главного противника и соперника Москвы - Тверское княжество. В этом ему помог донос. В 1338 году хан Узбек посадил в Тверь княжить троюродного брата Ивана Калиты и его заклятого врага Александра Михайловича. Опасаясь, что, как только Александр укрепится, Тверь предпримет очередной поход на Москву, Калита решил действовать на опережение. Он собрал лояльных Москве князей и кредиторов Александра, которые никак не могли дождаться от него выплат, и пообещал, что возьмет на себя его долговые обязательства, если они поедут к хану Узбеку с жалобами на Александра и расскажут, что князь укрывает у себя часть дани, не платит по займам и готовит антитатарскую коалицию с литовским князем Гедимином. В 1339 году Калита и сам приехал к Узбеку засвидетельствовать, что Александр готовит измену. Хан "оскорбися до зела", вызвал Александра к себе и велел казнить его вместе с сыном, а тела их растерзать. На княжение в Тверь был определен муж племянницы Ивана Калиты - Константин Михайлович. Подчеркивая свою лояльность московскому князю, он распорядился снять со Спасо-Преображенской церкви, считавшейся символом свободы и независимости Твери, большой колокол и отвезти его в Москву.

Донос как способ защитить свои земли / XIV век

Если Иван Калита использовал донос для того, чтобы укрепить Москву, то Олег Рязанский с помощью доноса смог уничтожить ее. Его земли занимали стратегически уязвимое положение - ближе других княжеств находились к степям, откуда приходили ордынские завоеватели, и, даже если Рязанское княжество не было их целью, его часто разоряли по пути в Западную Русь. В 1380 году, после череды разорений, Олег, видя обостряющиеся отношения между московским князем Дмитрием Донским и Мамаем, начал переговоры с Ордой против Дмитрия, опасаясь, что в новой войне Рязань снова окажется разграблена. Это вынудило Дмитрия Донского обойти Рязань и встретить войска Орды в Окско-Донском междуречье, на Куликовом поле, где московский князь разбил войско Мамая. Мамай бежал из Орды, а власть перешла к хану Тохтамышу. Теперь уже Олег стал беспокоиться, что Дмитрий Донской в отместку за его сговор с Мамаем вступит в сговор с новым ханом и совершит набег на Рязань. Он поехал в Орду с доносом и "начал, упреждая, клеветать на великого князя и всех князей русских" - по всей видимости, рассказывая о нелояльности Москвы и других русских князей Орде. Тохтамыш поверил доносу и снарядил на Русь карательную экспедицию. 23 августа 1382 года войска Тохтамыша подошли к стенам Москвы и начали осаду, через три дня город был взят. Почти все его население было убито (по разным оценкам, от 10 до 25 тыс. человек) или уведено в рабство, захвачена церковная и княжеская казна, а сам город предан огню.

Донос как демонстрация лояльности / XV век

Новое осмысление донос на Руси получил уже в XV веке. В 1474 году при дворе великого князя Московского Ивана III разразился скандал. Бояре обвинили Даниила Холмского, любимца царя, блестящего воеводу и стратега, принесшего Москве немало ратных побед, в предательстве и намерении бежать с семьей в Литву. За такое преступление Холмскому, скорее всего, грозила казнь. Но за воеводу вступились лояльные ему бояре и духовенство: они внесли в царскую казну залог в 2 тыс. рублей на случай его бегства, а сам Холмский дал Ивану III крестоцеловальную запись - присягу, в которой обещал служить царю и его детям, охранять их интересы, в том числе с помощью доноса: "а где от кого услышу о добре или о лихе Государя своего Великого Князя, и о его детех о добре или о лихе, и мне то сказати им в правду, по сей моей укрепленной грамоте, безхитростно". Давали ли такие клятвы в истории Руси до 1474 года, сказать трудно - крестоцеловальная запись Холмского является самой древней из известных, но до наших дней сохранилось еще 13 более поздних грамот, подписанных подданными, заподозренными в измене. О прощении Холмского Иван III не пожалел. Стал ли тот доносчиком - неизвестно, но через четыре года после присяги он вынудил сдаться московскому князю Новгород, благодаря чему завершилось объединение русских земель вокруг Москвы. А в 1480 году Холмский стал одним из предводителей русских войск в стоянии на Угре, фактически завершившем более чем 240-летнее монголо-татарское иго на Руси.

Донос как обязанность / XVII век

В случае с крестоцеловальными записями на заре развития русской государственности лишь отдельные подданные обещали совершать политический донос в качестве расплаты за собственные преступления. Но с годами власть становилась все более централизованной, государство - все более обширным, а цари - все более мнительными. Как раз таким был царь Алексей Михайлович, при котором политический донос стал обязанностью каждого подданного. Напуганный прокатившимися по крупным городам соляными бунтами, он инициировал принятие Соборного уложения - полного свода законов страны. В нем среди прочих определений впервые в истории России было введено понятие о государственном преступлении - действиях, направленных против царя, царской власти и уполномоченных царем людей. За такие преступления полагалась смертная казнь. Смертью каралось не только само преступление, но и недоносительство за него: "А будет кто сведав, или услыша на царьское величество в каких людех скоп и заговор, или иной какой злой умысл, а государю и его государевым бояром и ближним людем, и в городех воеводам и приказным людем, про то не известит, а государю про то будет ведомо, что он про такое дело ведал, а не известил, и сыщется про то допряма, и его за то казнити смертию безо всякия пощады". Соборное уложение знаменито и тем, что окончательно закрепостило русских крестьян, и в их правах донос отныне тоже был строго регламентирован. Опасаясь, что крестьяне завалят царскую администрацию доносами о преступлениях своих помещиков, Алексей Михайлович оставил для них лишь один вид доноса - политический, а наказание определил не только за недоносительство, но и за ложный донос: "А будет учнут извещати про государское здоровье или какое изменное дело чьи люди на тех, у кого они служат, или крестьяне, за кем они живут во крестьянех, а в том деле ни в чем их не уличат, и тому их извету не верити, и учиня им жестокое наказание, бив кнутом нещадно <...> А опричь тех великих дел, ни в каких делех таким изветчикам не верить".

Донос как доходное дело / XVIII век

Реформы Петра I, как известно, затронули все сферы жизни русского человека - царь определял, какую одежду его подданным носить, как стричься, чему учиться, какие дома строить и, конечно, как и о чем доносить. Фактически Россия жила все еще по Соборному уложению 1649 года, но, реформируя законодательство, Петр I постоянно уточнял и дополнял его новыми положениями. В частности, в начале XVIII века было обнародовано несколько законов, касавшихся преступлений, на которые необходимо было доносить, процедуры донесения и последствий для донесшего и обвиняемого. Все политические преступления при Петре I стали классифицироваться по трем типам: "1. О каком злом умысле против персоны Его величества или измене. 2. О возмущении или бунте. 3. О похищении казны". Доносы по этим трем видам преступлений сначала должны были подаваться напрямую императору, однако очень быстро Петр I отказался от личного рассмотрения дел о коррупции из-за большого количества доносов и передал эти функции фискалам (орган исполнительной власти, предшественник прокуратуры). Процедура доносительства по первому и второму пунктам тоже была формализована: для подачи доноса необходимо было в государственном учреждении или просто любом людном месте объявить во всеуслышание "Слово и дело государево" и ждать появления государственных людей для дачи показаний. За ложный донос в большинстве случаев наказывали, за правдивый же доносчика стали награждать, причем размер награды напрямую зависел от богатства обвиняемого: "Кто на такого злодея донесет, то ему за такую ево службу богатство тово преступника, движимое и недвижимое, отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его, а сие позволение даетца всякого чина людем от первых даже и до земледелцоф". А для крепостных крестьян справедливый донос на помещика был одним из самых доступных способов получить вольную.

Донос как государственная служба / XIX век

Очередным поворотным моментом в истории доносительства стало восстание декабристов. События 14 декабря 1825 года на Сенатской площади убедили императора Николая I, что в стране существует культура политических движений и тайных организаций. В этой ситуации полагаться на доносы случайных людей казалось недостаточным - безопасность отечества требовала привлечения профессионалов. Так появились проекты учреждения тайной полиции, из которых уже 3 июля 1826 года возникло III Отделение Собственной его императорского величества канцелярии, занимавшееся сбором сведений "обо всех без исключения происшествиях", а 23 апреля 1827 года - Корпус жандармов. По замыслу руководителя обеих структур генерал-адъютанта Александра Бенкендорфа, жандармы должны были явить собой новый тип госслужащих, бесконечно радеющих за отечество и наблюдающих за "благочинием" на местах. Со временем, полагал Бенкендорф, свойственные жандармам "благородные чувства и правила" приобретут уважение всех сословий, а сами они - многочисленных помощников, "ибо всякий гражданин, любящий свое отечество, потщится на каждом углу вам содействовать". Ничего подобного не случилось: хотя попасть в Корпус жандармов без протекции было сложно (служба считалась престижной), репутация его оставляла желать лучшего. Как вспоминал Филипп Вигель, "голубой мундир, ото всех других военных своим цветом отличный как бы одеждою доносчиков, производил отвращение даже в тех, кои решались его надевать". Пикантность словам Вигеля придает тот факт, что он и сам не чуждался доносов - именно он донес митрополиту Серафиму, а через него и Бенкендорфу, на Петра Чаадаева, увидев в его первом философическом письме "ужаснейшую клевету на Россию". Вигель, впрочем, делал это без голубого мундира и по доброй воле, что, по-видимому, полностью оправдывало его в собственных глазах. III Отделение, конечно, полагалось не только на жандармов, но и на тайных агентов и осведомителей: некоторые из них получали за это жалованье, другие рассчитывали, что связь с императорской канцелярией обеспечит им протекцию по службе, третьи работали за идею. Само по себе сотрудничество с III Отделением не считалось зазорным, но тайные агенты, какими бы искренними ни были их мотивы, уважением не пользовались. Яркий пример - Фаддей Булгарин, писатель, издатель популярной газеты "Северная пчела" и один из информаторов III Отделения, поставлявший донесения о состоянии умов в литературных кругах и навеки ославленный Пушкиным за сотрудничество с тайной полицией.

Донос как политическая сознательность / 1920-е

Советская власть провозгласила создание нового человека, но оставила ему старую обязанность доносить на других. Впрочем, сами слова "донос" и "доносчик" в официальной речи не использовались: они считались скомпрометированными царским прошлым и ими клеймили врагов пролетариата - царских жандармов, эмигрантскую и западную прессу. Советскому человеку полагалось не доносить, а сообщать, жаловаться и сигналить - слово "сигнал" и стало главным эвфемизмом для доноса в СССР. На протяжении 20-х годов обязанность доносить касалась только контрреволюционных дел, о которых было достоверно известно, - в случае недонесения человеку грозило обвинение в соучастии. Со временем, однако, власть стала требовать от своих граждан большего энтузиазма в доносительстве. В конце 1927 года, на фоне Шахтинского дела - суда над руководителями и специалистами угольной промышленности, обвиненными в саботаже и вредительстве, - Сталин развернул дискуссию о самокритике, потребовав от рабочих активнее разоблачать недостатки в работе коллег, но особенно присмотреться к тем, кто стоит выше - управленцам, хозяйственникам и руководящим работникам. "Иван Иванович, член руководящей верхушки такой-то организации, допустил, скажем, грубейшую ошибку и испортил дело. Но Иван Федорович его не хочет критиковать <...>. Не хочет, так как не имеет желания „нажить себе врагов". <...> Ежели мы, большевики, которые критикуют весь мир, откажемся от самокритики, - то ничего, кроме гибели нашего великого дела, не может из этого получиться". Сообщать рекомендовалось не только о крупных нарушениях, но и о мелких - пьянстве, разврате, покровительстве любимчикам, должностных превышениях. Все это следовало обсуждать на собраниях и в прессе, виновных исправлять и при необходимости наказывать. Кампания самокритики продлилась до конца 1929 года, в результате были изрядно "почищены" ряды ненадежных советских функционеров низшего звена. Но главное - она научила пролетариат, что доносить на начальство и окружающих не стыдно, а напротив - достойно советского человека.

Донос как подвиг / 1930-е

Кампания самокритики была нацелена на городское рабочее население, но для крестьянства требовались другие методы. Изначально гораздо более консервативное и гораздо менее открытое взаимодействию с новой властью, с началом коллективизации крестьянство и вовсе оказалось с ней в конфронтации, а власть в свою очередь приравняла к политическим преступлениям акты крестьянского сопротивления - сокрытие зерна и скота, кражу сельхозоборудования и т. д. Сломить это сопротивление призваны были пропаганда и агитация, направленные на героизацию сотрудничества с властью. В 1932 году в селе Герасимовка Тобольской губернии при невыясненных обстоятельствах были убиты братья Павел и Федор Морозовы. Следствие по их делу не отличалось расторопностью, пока к делу не подключились пресса и ОГПУ, совместными стараниями превратившие это происшествие в историю о героическом пионере, убитом родственниками-кулаками за то, что предпочел интересы государства интересам семьи. Был ли Павлик Морозов в действительности пионером (и были ли вообще пионеры в 1932 году в глухой Герасимовке), доносил ли он на отца, были ли его родственники кулаками - на все эти вопросы у историков и сейчас нет однозначных ответов, но это не помешало превратить Павлика Морозова в мученика и героя, деньги на памятник которому собирал сам Горький. История Павлика Морозова широко освещалась прессой, параллельно рассказывавшей и о других случаях героического доносительства со стороны детей - некоторые из них тоже платили за свои подвиги жизнью, но чаще сотрудничество с властью оказывалось вознаграждено бесплатными обедами, поездкой в "Артек", похвальными грамотами и всеобщим уважением. Показательно, однако, что все эти истории освещались не центральной прессой, а нишевой - предназначенной по большей части для детей и юношества. Это касалось и истории Павлика Морозова - ни в "Правде", ни в "Известиях" ни одной статьи о нем напечатано не было. Еще более показательно, что, несмотря на стремительно раскрученный культ Павлика Морозова, Сталин к герою-доносчику относился пренебрежительно, а однажды вроде бы даже сказал: "Ну и мерзавец! Донес на собственного отца!" Не случайно в фильме Сергея Эйзенштейна "Бежин луг", построенном на истории Павлика Морозова, тема доносительства была смазана: своего отца главный герой сдавал уже при смерти, после того как преступление было совершено, но даже это не спасло фильм от запрета. По слухам, решающим оказалось сталинское заключение: "Мы не можем допускать, чтобы всякий мальчик действовал, как советская власть". Исследовательница Катриона Келли полагает, что в нежелании Сталина популяризовать героя-доносчика была своя логика: в период развертывания террора власть склонна была скрывать доносительство как опору своей системы. Именно поэтому тема доноса в истории Павлика Морозова с середины 30-х звучит все приглушеннее, а уже в 40-е на смену ему приходят новые герои - Тимур и его команда и Зоя Космодемьянская. Культ Павлика Морозова с новой силой развернулся уже в 60-е, когда, освобожденное от террора, общество стало относиться к доносам по-новому.

Донос как норма / 1960-е

В 1959 году на XXI съезде КПСС Хрущев объявил, что в СССР "социализм победил не только полностью, но и окончательно" и пришло время строить коммунизм. Помимо прочего это означало постепенное отмирание государства и передачу его функций под общественный контроль. Однако, считал генеральный секретарь, "нельзя упрощенно представлять процесс отмирания органов государства наподобие осеннего листопада, когда в результате опадания листьев у дерева остаются одни голые ветви" - к этому событию общество нужно подготовить, научить его саморегулироваться. Одним из методов такой саморегуляции стала система взаимного надзора и коммунального контроля. Идея была проста. Каждый человек в СССР - член какого-то коллектива (рабочего, студенческого, крестьянского и т. д.), а значит, он всегда на виду у своих коллег. Преступниками и правонарушителями не становятся в один миг, и в человеке заранее можно обнаружить "отклонения от норм общественного поведения, которые могут привести к антиобщественным поступкам". Следовательно, и работать на этих начальных этапах с человеком должен коллектив: "главное - профилактика, воспитательная работа". Для осуществления профилактической работы в СССР была создана система товарищеских судов - в них перенаправлялись "сигналы", т. е доносы о незначительных правонарушениях: несоблюдении трудовой дисциплины, мелком хищении и спекуляции, пьянстве, дебошах, драках и проч. На процессах самой сути дела почти не касались, но много времени тратили на устыжение и увещевание подсудимого, объясняя, как его поведение вредит коллективу, обществу и стране. Больших последствий для подсудимого эти разбирательства не несли. Товарищеский суд мог вынести выговор или порицание, назначить штраф до 50 рублей, в крайнем случае - перенаправить дело в административный или уголовный суд. По большей части жертвам доноса больше не грозили лагеря и расстрел, из высокого служения государству донос превратился в рутинную практику, явление почти бытовое - советский человек был готов к тому, что на него донесет сосед, сослуживец или бдительный прохожий, и это обстоятельство со временем стало таким привычным, что перестало вызывать эмоции.