Кораблик "Jaffa Fest", оранжевый блик-парус возле входа в театр "Гешер", красивый задумчивый пейзаж Яффо, всегда таящий в себе нечто не поддающееся трактовке, объяснению. Этот пейзаж индифферентен и к потоку шумных туристов, и к отрядам хозяев собак (и самих собак, разумеется), которые, как стражи, в постоянном движении заполняют улицы. Уютные маленькие кафе музыкально звенят бокалами и волшебно колдуют ароматом кофе. По голубизне и золоту скользят пустые, будто гумилевские, заблудившиеся трамваи, и проскакивают "сквозь рощу пальм". Они еще не здесь. Они еще безлики и не слышны…
Фестиваль колоритный. Лично для меня именно этот спектакль стал особым событием. Откровением. Актеры Грузинского государственного академического театра имени Котэ Марджанишвили сыграли на кораблике-фестивале свою сонату-притчу.
Спектакль "Крейцерова соната" по скандальной, вызывающей, тревожащей (может быть, вы сами найдете более точное слово) повести Льва Толстого. Этот текст, ставший классическим, жестокий и будоражащий, в воплощении грузинского творческого коллектива выглядит мостиком посреди грохочущих потоков истории. Действие происходит и вчера, и сегодня, и всегда, и никогда.
Увертюра Дунаевского к фильму "Дети капитана Гранта" безымянным бойцом-перебежчиком пробирается между стеклышками витража: съемкой кино, обывательскими посиделками, душной, ревнивой и бесстыдной истерикой Позднышева, чудесными картинами далекого неживого мира за окнами вагона-декорации. Разговор-показ начинается со сплетен-пересудов в купе. Все малозначительно, но выспренно. Самоупоенно. Будто современные и самоуверенные обитатели-завсегдатаи соцсетей вышли на тусовку. Или на прогулку. Или на пробежку.
Тут же и главный герой. Он же - антигерой. Демагог. Убийца. Его рассказ составляет хребет, фабулу этой банальной, суровой, необычной драмы, не имеющей никаких ключей к катарсису.
…Позднышев женится. И глумливо, подозрительно, оскорбительно объясняет свою семейную ситуацию. Мельком вводит слушателей перед этим в курс своей холостой жизни. Безнравственной, как он констатирует. Не затрудняя себя разным "хламом" типа нежности и доверия, не чувствуя уважения к жене, спутнице, матери своих пятерых детей, он перебирает подозрения, высказывает сомнения и недовольство. Описывает гложущую его эгоистичную ревность. Он полон пренебрежения к женщинам и снисходительно черств по отношению к жене. Она - его вещь. Рожать, производить потомство - ее основная задача. И ей запрещено иметь какие-либо иные взгляды. Он приписывает ей испорченность, аморальность. И сам бьется в силках этих оценок-приговоров.
Этот замечательный спектакль возводили, как здание, и искусно выдували, как стеклодувы, два режиссера, два творческих инженера - Леван Цуладзе и Темо Куправа. Режиссерские руки действуют решительно и искусно: ни одним акцентом, ни одним штрихом не осужден этот нервный человек. Создатели заняли почти брехтовскую позицию. Они полны интереса к происходящему - но назидания, менторства нет.
Фон, гул разговоров, обыватели, которыми окружен Позднышев, - кажутся бесцветными и банальными. Они раздражающе повсеместны. Усреднены. Как было всегда, - и в дни Толстого, и в эпоху расцвета кино и хайтека. И так же будет завтра.
Позднышев - Ника Кучава. Этот актер - эпицентр. Вулкан. Главная партия. Через его личность, темперамент, виртуозную актерскую природу раскрывается смысл. Понять, познать космос отношений, вывести формулу невозможно. Кипящая лава не поддается инвентаризации. Театр - не школа. Не суд. Он тоже жизнь, на которую предлагается глянуть со стороны. В нашем случае творцы ставят задачу дать пищу для размышлений, эмоционально разбудить. Представить умный, наполненный блестками точной и яркой актерской игры (все участники спектакля прекрасны!) эпизод, основанный на самом, наверное, неоднозначном произведении писателя Льва Толстого. Толстой сгущает краски, до невозможности, до стона натуралистичен и резок. И - бросает нам в лицо вопросы. Что такое любовь, брак, официальный статус, определяющий круг обязанностей и запретов? Куда нас ведут наши чувства, где в союзе двух людей проходит черта между преданностью, верностью, стремлением жить интересами другого - и полным отказом от своего "я", подавленной свободой личности?
Спектакль тоже резок, но и очень красив¸ завораживающе элегантен. Эти будто из другого мира картины белоснежных елей за окнами поезда, или пунцово-тревожный, как сполох пожара цвет осенних картин… И кадры-вкрапления с концерта, где нет музыки, и все же она есть, присутствует, так ощущается остро преувеличенная торжественность и волнение дуэта Лизы и Трухачевского, и еще эта изысканность нарядов¸ и черно-белый путь клавиш, и тихое счастье этого маленького, просто смешного успеха… Очень выразителен эпизод спектакля, в котором герой оказывается в командировке, окруженный пьяноватыми глупыми местными персонажами и дикой ерундой, извергаемой зомбоящиком-телевизором… Он мечется в клетке существования, ему нечем дышать. И все, что с ним случится позже, он проживет будто под облучающим, тираническим гипнозом мещанства - и знаменем бунта против мира.
Толстой в своей повести сделал сонату Бетховена номер 9 ("Крейцерову") средоточием смысла, своего рода метафорой сладострастия и адского пламени греха. Он любил и ценил музыку. Понимал ее силу. В спектакле наших прекрасных гостей из Тбилиси - все уравновешено, как в бетховенской музыке, - и все образы взрываются в сознании каскадом искр.
Спектакль собирает в единый букет противоречивые эмоции и страстные мысли. И - ранящим аккордом остается в зрительском сердце. Это ли не истинная власть театра?