В Израиле давно к этому привыкли, это никого не удивляет: если получен "цав 8" (приказ о срочной мобилизации; как правило, отдается во время военных конфликтов и войны), то обычный учитель физики вдруг становится бойцом "коммандос", водитель автобуса - десантником, продавщица - берет в руки оружие и несет службу в пограничных войсках.

Но Дима Вазинович меня сильно удивил. Человек с именем в фотографическом мире. Очень популярный - да что там популярный, нарасхват - человек на свадьбах и разных других мероприятиях. И вдруг - военный фотокорреспондент. Это же не просто щелк, все равно что: фату, невесту, или танк.

Это второе в моей карьере интервью, после прочтения которого накануне публикации, болит сердце и не до сна. Первое было с Александром Фруманом, отсидевшим в самой жестокой белорусской тюряге 78 часов.

Второе - перед вами. Если бы Дима Вазинович был документалистом, уговорил бы его снять фильм под названием "Обыкновенный терроризм".

Но он фотограф. И он снимает войну. Чтобы помнили.

- Всегда считал, что снимать войну - это профессия. Искусство. Если хочешь, судьба. А тут такие перепады, декомпрессия просто: свадьбы, лямур, гламур и вдруг грязь, кровь, война.

- Когда начинал серьезно заниматься фотожурналистикой, то как раз свадьбы почти не снимал. Работал в основном с новостями. Освещал все серьезные музыкальные события в стране, для "Маарива" и NRG. Для них же много снимал общественные протесты. Потом учился в "Сапире", в Сдероте. Жил там и в кибуце "Мифласим". Вот в то время снимал много, нет не войну, военные операции. Они проводились почти каждый год.

- То есть, к 7 октября у тебя уже был немалый опыт в этом деле?

- Да. Но именно 7 октября признался жене, что вернулось ощущение занятости серьезным и нужным делом. Ощущение, что запечатлеваю историю для людей. Это не свадьба, интересная узкому кругу людей. Это то, что здесь и сейчас волнует миллионы людей.

- Но ведь свадьба тоже история, хотя, согласен, личная больше…

- Возможно, прозвучит цинично, но войны всегда "смотрятся" заметнее всего другого. Война - это особое место и время. На войне надо быть всегда настороже. На моих коллег и друзей падали осколки ракет, когда они снимали.

- Где?

- В Сдероте, в ту самую субботу, 7 октября.

- Известный, успешный фотограф, занят делом, ни секунды свободного времени. И вдруг - война. В какой момент ты понял, что должен ее снимать?

- В тот самый, когда понял: происходящее превосходит все, что я до этого видел в этом роде.

- Нет-нет, я чуточку о другом. Первые новости о вторжении поступили примерно в шесть тридцать утра. В семь тридцать я уже понимал, что происходит что-то необычное. В девять - что это война, в десять, что это война, никогда ранее не виданная в Израиле. Как у тебя было по часам?

- В шесть тридцать пять утра уже видел видео с места бойни.

- Сразу понял, что это война?

- Врать не стану, нет, в тот момент еще не понял. Я даже не мог представить, что такое количество террористов пройдут. Часам к девяти все социальные сети уже были забиты фотографиями и роликами.

- Когда ты понял примерный масштаб кошмара?

- В конце первого дня войны. Трудно было представить такое количество террористов, такое количество жертв среди мирного населения. Я в тот день, до вечера, по семейным обстоятельствам, черпал информацию только через телефон. А вечером, когда увидел в новостях кадры, вот тогда понял…

- Информацию от коллег-фотокоров не пытался в те часы получить, из первых рук?

- Не в тот же день, на следующий я уже имел ту самую информацию, от тех же самых источников.

- Рассказали что-то такого, чего не было в новостях?

- А не нужно было рассказывать, по большому счету. Все было в социальных сетях коллег. Причем многое - раньше, чем появилось в СМИ.

- Когда ты сделал первый снимок на этой войне?

- В конце первой недели.

- Супруга на грудь не падала, когда ты туда поехал?

- Она поняла, что не с кем говорить. Все равно сделаю, как считаю нужным. Я потому и сразу не поехал туда, чтобы супруга немного успокоилась.

- Но наверно всего ей не рассказываешь?

- Я приехал туда спустя две недели после 7 октября, самое страшное уже было позади. Хотя, как раз в тот момент в Сдероте еще оставались террористы. Один прятался в кустах. У меня жена, кстати, тоже причастна к военным событиям. Она как социальный работник помогает прийти в себя людям, эвакуированным из южных населенных пунктов в центре страны. Из того же кибуца эвакуированных, вот же поворот, где я когда-то жил.

- В чем заключается ее помощь?

- Психологически восстановиться, посттравматический синдром.

- Вот ты поехал. Сам по себе? Нужно было получать разрешение?

- В Сдерот не нужно было брать разрешения. Там одну часть города закрыли, вторую оставили открытой. Я же там все знаю, воспользовался тем, что все закоулки, заходы знал. На самом деле, к тому моменту в город мог практически беспрепятственно заехать. В кибуцы - да, без разрешения никак. Разрешения давали только аккредитованным журналистам. И только в конкретное время, с ограничением временным на пребывание там.

- Ты снимал для информационного агентства?

- В первую неделю - в стол, для себя. Потом жена встретила фотографа, снимавшего эвакуированных в отеле. Разговорились, она сказала, что муж тоже фотокорреспондент. Передала этой женщине мой телефон, мы созвонились. Она мне дала телефон одного мужика, из Нью-Йорка, из агентства, которое работает на AFP и Getty. И пошло, поехало.

- Так ты работаешь на них напрямую?

- На то агентство в Нью-Йорке - да, у них есть соглашение с AFP и Getty. Кроме того, я выполняю другие заказы: так недавно я снимал в Сдероте для какого-то кампейна.

- Что ты снимаешь? То, что считаешь нужным, или по заказу?

- Нет, только я инициатор. Снимаю только то, что - как полагаю - даст максимально широкую и объективную картину. Когда мне пришел этот заказ, это было на фоне ожидания начала наземной операции в Газе. И я снимал в основном только военнослужащих.

- Ты сказал, что долго жил в прифронтовой зоне? Что тебя поразило больше всего, учитывая этот твой опыт?

- Я бывал до войны почти в каждом кибуце, куда потом вошли террористы ХАМАСа. В кибуце Мифласим как раз террористы не прошли: там сработала система электронной блокировки при въезде. Террористы стреляли по блокиратору, но так и не смогли его нейтрализовать. Некоторые из тех, кого я знал по кибуцах, погибли. Погиб в Беэри парень, я снимал его свадьбу года три назад. Он служил в том подразделении, что первым вошло в этот кибуц. Парень, с которым я учился в колледже "Сапир", сестра его жены попала в плен.

- На твой взгляд, как могло случиться такое вторжение? Вошли легко, как к себе домой…

- Сам не понимаю. Меня это легкость пугает и настораживает. Мы, когда снимали возле Сдерота и приближались к забору безопасности, к нам регулярно подъезжали наши солдаты и спрашивали "кто, что почему, зачем?". Минуты не проходило, с момента нашего появления там, как подъезжали, интересовались.

- Ты снимаешь только у нас?

- Пока да. Сейчас подал прошение на то, чтобы войти в Газу и снимать там. Пару моих друзей уже были там, снимали. И много друзей воюют там.

- Получишь разрешение?

- Жду. В Армии говорят, что много желающих журналистов.

- Военные корреспонденты, из моего личного общения с ними, люди безбашенные. Они не могут без адреналина. Не получать сильнейшие эмоции. Но потом и "отходняк", наверно, тоже не слабый. Как ты справляешься с такими перепадами?

- Я не первый и не последний, кто так считает: "когда снимаешь войну, надо только снимать войну, и не думать о другом".

У меня есть хороший знакомый, долгие годы был военным фотокорреспондентом, сейчас снимает видео для передачи "Увда". Он сказал, что, когда ты приходишь на войну, должен обуздать эмоции и думать только о том, что видишь в объектив.

- Получилось у тебя это?

- Так нету другого выхода.

- Ну вот ты приезжаешь домой. Потом приходит жена, которая весь день видит ужасы, копящиеся в душах жителей прифронтовой полосы. У вас сумасшедший дом?

- Она не знает того, что видел я, я не все рассказываю. Она видит только мои фотографии. Пытаемся абстрагироваться.

- То есть нет такого, что вечером, за ужином рассказываете друг другу как провели день?

- Не надо ей знать, все, что я вижу.

- Скандальная история с палестинскими фотокорреспондентами, которых обвинили в съемках 7 октября в режиме он-лайн. Ты веришь в эти обвинения?

- Смотри, я много снимал протесты в арабоязычных городах Израиля. Каждый второй местный там, у кого есть камера, он считает себя сотрудником СМИ. Покупает себе жилетку с надписью "пресса". При вторжении были палестинские фрилансеры, но не знаю, были ли они с первой секунды вторжения. И потом, не думаю, что они смогли бы, даже если бы захотели, остановить террористов, мол, это же дети, старики, женщины. У нас, военных фотокоров, популярна история Кевина Картнера. Он снял известное на весь мир фото: ребенок голодающий в Африке, рядом с ним сидит стервятник и ждет смерти человека. Картнер жил с этим пару лет, с мыслью, что мог бы спасти мальчика, вместо того, чтобы снимать. Позже Картнер покончил с собой.

- Не дай Боже, но представь, что ты снимаешь войну, видишь раненого. Ты что будешь делать, спасать или снимать?

- Зависит от ситуации. Если бы я был единственным возле раненого, то первым делом бросился бы ему на помощь. Если бы рядом были те, кто может квалифицированно оказать помощь, я бы продолжил снимать.

- В вашем профессиональном сообществе, по поводу того, что я смоделировал, есть какие-то писаные, неписанные законы?

- Еще раз: я предполагаю, что фотографы не сопровождали террористов с начала вторжения. Многие информационные агентства с мировым именем пояснили, что снимающие для них фрилансеры оказались на территории Израиля спустя час после вторжения. Но да, полагаю, что эти снимавшие были близки к ХАМАСу. Чтобы оказаться в Израиле в тот момент, нужно иметь связи в ХАМАСе.

- Ты служил срочную в Армии обороны Израиля. Опыт этот помогает снимать войну? Хотя бы с точки зрения личной безопасности?

- Нет. Если что и помогает, то разве что опыт проживания в прифронтовой зоне.

- Я понимаю примерно систему выбора темы сьемки: человек знает о каком-то событии, выбирает место получше для сьемок, исходя из знания. А на войне как?

- Прежде всего - знать, понимать и понимать правильно информацию. Фотограф на войне должен, что называется, держать руку на пульсе информационном. Снова, приведу пример, когда понимали, скоро будет наземная. И мы начинали снимать Газу, с территории Сдерота.

- Были ли у тебя на войне предчувствия очень удачного снимка?

- Почти не было. Практически никогда не знаю, что выйдет в итоге. Когда снимаешь на войне, нет времени оценивать снимок.

- Но ты же в голове наверняка прокручиваешь, сниму вот это, вот это, нет? С возможными вариантами…

- Нет, не прокручиваю. Я не придумываю историю, я только ее запечатлеваю. И потом, я всегда сам себя одергиваю: это я снимал много раз, надо снять другое. Сегодня вот был марш тех, чьи родные и близкие попали в плен. По идее, событие если не номер один, то важное. Но я столько уже раз снимал разные акции протеста, что сам для себя решил: пока не буду. Поэтому я не снимал в последнее время концерты в Израиле. Это не то, что я хочу рассказать людям. Это не то, что мне надо. По крайней мере сейчас.

- У тебя есть какие-то моральные ограничения во время военных сьемок?

- Если я пойму, что те, кого снимаю, будут смотреться не очень, то фото никуда не пойдет. У меня есть фотография спящего солдата, полураздетого. Но если на фото появится тот, кто, условно говоря, ковыряется в носу, переодевается, оно конечно пойдет в мусор.

- Разрешение у того солдатика на фото ты получил?

- Если буду просить разрешения, то никакого снимка не будет.

- Потом, ты говоришь солдатику, что снял его на камеру?

- Если он увидит фото, то - да. Если не заметит - нет.

- Было ли на войне что-то такое, что помешало тебя снять из-за слез? Твоих слез?

- Нет. Когда ты снимаешь дома в кибуце, весь дом в крови, детская одежда на полу, ты не можешь не показывать это. Ведь это тоже история, пусть и кошмарная.

- Профессия достаточно циничная?

- Да. Фотограф на войне - обязан держать эмоции в себе. Иначе сойдешь с ума потом.

- Русскоязычных военных фотокоров ведь мало в Израиле, верно?

- Я знаю только двух. Один мой друг, я начал его брать с собой на сьемку, в качестве фиксера.

- Мировые иностранные агентства, у них есть какие-то правила для фрилансеров?

- Нет, только обычный контракт.

- Насколько понимаю, ты снимаешь "очередью". Сколько из десяти условных идет в корзину?

- Недавно возле Нетивота снимали поле, там собрали все машины, владельцы которых погибли в Реиме. Примерно тысяча машин. Мы с коллегой снимали, и тут пришли представители военного спасательного подразделения. И археологи.

- Археологи?!

- Да, они нашли в одном автомобиле что-то похожее на зубы, по фрагменту идентифицировали людей. Я сделал там примерно тысячу фотографий. И послал в агентство пятьдесят.

- Сколько взяли?

- Почти все мною присланное. Вчера снимал Газу, находясь в Сдероте. И увидел, что-то падает с самолета. Никто не знал, что это. А потом зашел в инстаграм фотографа с Газы. Оказалось, что это были флаеры-листовки с призывом к гражданскому населению покинуть определенное место. И с призывом поделиться информацией о том, где могут находиться похищенные.

- Ты в контакте с коллегами из Газы?

- Нет, но я иногда захожу в их инстаграмы. Вот, например, кто-то из них написал, что сейчас Израиль атакует дом Исмаила Хании. И вот я сидел в Сдероте, ждал большого взрыва.

- Это вот это фото?

- Нет, это другая история. Мы просто сидели на холмике. Там в Сдероте есть два холма: с одного виден сам город, с другого - сектор Газа. И то место, откуда шли террористы. Семь утра. Вдруг сильный взрыв. Думаю, что атаковали тоннели. Я снял это.

- Ты всегда готов нажать на кнопку?

- Конечно.

- Не боишься, что после войны придется обращаться к психиатру?

- У меня жена для этого есть (смеется).

- Правильно и умно женился. После войны выставку фотографий делать будешь?

- Даже не думаю об этом сейчас. В первые дни, когда стал снимать Сдерот кибуцы, хотел прикрепить на голову мини-видеокамеру. Чтобы и меня снимала она.

- Для чего?

- Была такая мысль: сделать фильм о том, кто снимает, от первого лица.

- Много снял?

- Пока ни одного снимка. Руки не доходят. И время не то. Не вижу света в конце тоннеля, в смысле возможного окончания войны.

- После войны не опасаешься, что не сможешь вернуться к "скучной" гражданской фотожурналистике?

- Все может быть.

- Сколько часов в день у тебя висит на шее камера?

- Когда война?

- Да.

- Иногда выезжаем в семь-восемь утра, возвращаемся часов через двенадцать, тоже в семь-восемь.

- И все-таки, есть ли снимок на этой войне, который считаешь самым удачным с точки зрения профессии?

- Мой?

- Да.

- Думаю, он еще впереди.

- А не твой?

- Я видел одно фото, смотрел на него и сказал сам себе: "если бы я это снял, счел бы себя мастером высшего класса".

- Что за фото?

- В Сдероте. Снято 7 октября: лежит погибший, возле мотоцикла. Тело накрыто, над телом плачет мать. Я не понимаю, как это сняли. Я этого фотографа знаю лично.

- Есть нечто такое, что ты хотел бы снять на этой войне?

- Многое что. Если бы в израильской армии разрешали снимать то, что мы хотим, то многое бы снял. Израиль - и я считаю, что это неверно, это то, что ведет к поражению на информационных фронтах - мало что разрешает снимать. Они слишком контролируют работу фотокоров.

- Я имею в виду другое. Какую бы тему ты хотел бы снять для истории на этой войне? Условно говоря, жених и невеста на танке.

- Нет, только не это. Это прикольно смотреть тем, кто в Израиле не живет. В начале это еще было интересно, сейчас нет. А что хотел бы снять? Что-то, присоединившись к нашим солдатам в Газе. Там сейчас делается история, и пишется. И я хотел бы снимать тех, кто был ранен. Тех, кто нашли в себе силы жить дальше. Вчера видел сюжет: парень и девушки получили ранения в Реиме. У каждого потом ампутировали ноги. А за неделю до вечеринки этот парень этой же девушке сделал предложение. Я смотрел и думал: про эту историю можно снимать и год, и больше. Про то, что война изменила их жизнь, а они нашли в себе силы жить на полную катушку.

- Какие меры предосторожности предпринимаешь на войне? Бронежилет, каска?

- Каски нет. Бронежилет ношу. Первую неделю работал без него. Потом знакомая, что собирала деньги для военного обмундирования солдатам, нашла мне бронежилет. Когда я сказал, что пока не могу купить его - свадеб нету, денег мало - она сделала так, что мне подарили его. Не керамический, но помогает при осколках.

- Последний вопрос. Если не хочешь, не отвечай. Сколько процентов правды ты рассказываешь маме и жене про то, как ты снимаешь войну?

- Почти все сто. Но если мне дадут войти в Газу, то расскажу потом, когда вернусь.