Новый выпуск программы "Честно говоря" с Ксенией Лариной. Гость - актер Артур Смольянинов.

Ксения Ларина: Здравствуйте, дорогие друзья. Меня зовут Ксения Ларина, и, как обычно, каждую неделю мы встречаемся с близкими людьми, даже если они далеко. Сегодня не так уж далеко, поскольку это Рига, это Латвия, и в гостях у нас сегодня Артур Смольянинов - актер, музыкант, активист, член Антивоенного комитета… А, телеведущий! Он еще теперь и наш коллега, поскольку ведет подкаст на канале Deutsche Welle под названием "Переживем". Привет, Артур!

Артур Смольянинов: Привет, Ксения! Да ну, какой я телеведущий? Побойтесь… Побойтесь телебога.

Ксения Ларина: Ну, что делать - ворвался в кузов.

Артур Смольянинов: Я ворвался в кузов - назовите… Нет, я всего лишь скромный ведущий подкаста, который заодно выходит на YouTube. Никакой я не телеведущий. Телеведущие у нас известно где.

Ксения Ларина: Да уж. Ну, я думаю, что мы сегодня о многом успеем поговорить, поскольку масса поводов для разговора. Но начнем с премьеры. Это очень важно, поскольку мы встречаемся вот в такие дни - этот финал февраля, который ознаменован очень важной датой: 24 февраля 2022 года, 3 года со дня полномасштабного вторжения. И очень многие артисты, музыканты, писатели, интеллектуалы, журналисты не могли не отметить эту черную дату. Артур выпустил клип на песню "Остановите войну", или "Никому".

Это клип, который снимался на берегу Балтийского моря. И даже есть фильм о фильме, который я тоже посмотрела с огромным интересом. Но это действительно маленький... Я посмотрела - где вы рассказываете, как вы искали пианино, как вы его нашли, как вы снимали эту работу... Я могу сказать буквально два слова - что для меня это, конечно, не клип. Я в отношении таких вот произведений, которые я увидела, все-таки хотела бы употребить другое слово. Это такой маленький фильм, а то и маленький спектакль! Моноспектакль, поскольку здесь есть невероятная драматическая основа. Это текст, который написал Артур, и, конечно, исполнение - это такой монолог, маленький моноспектакль, посвященный… Да, это крик души, как сам Артур про эту песню пишет. Но давайте уже, подхватите и расскажите, как у вас это произошло.

Артур Смольянинов: Да, ну, насчет фильма о фильме. Хорошо, что вы эту тему подняли. Это маленький кусочек. В ближайшее время - думаю, что в течение недели, - мы выпустим большой бэкстейдж почти на 20 минут. Это очень увлекательно. Не потому что все, что сняли, мы покажем, но это действительно очень интересно, нам интересно было самим смотреть. Я несколько раз смотрел сам - это правда был какой-то такой очень эмоциональный, живой, содержательный, сложный процесс. Интересно просто посмотреть, как это было, потому что погодные условия были совершенно какие-то экстремальные. Уж я на что с опытом человек, но даже я в таких условиях редко бывал.

Ну, отдельно, ладно, об этом расскажу. По поводу того, как так получилось и что это за песня. Ну, собственно, вы уже сказали. Я ее сочинил почти полтора года назад, где-то в середине октября прошлого года. Это действительно такой крик души. Потому что шла война, и, конечно, каждый день ты проводишь в новостной ленте, не вылезаешь оттуда, все время ждешь каких-то хороших новостей, а приходят только все хуже и хуже. И отдельно - этот феномен современной диджитал-эпохи, когда война практически становится реалити-шоу, и ты все это можешь видеть в прямом эфире, все эти ужасы, с которыми не сравнится никакое кино, - ни "Цельнометаллическая оболочка", ни "Взвод", ни "Спасение рядового Райана"... Это даже близко все не стоит, уже все это кажется какими-то плюшевыми игрушками. И плюс случилось 7 октября в Израиле - совершенно что-то запредельное по чудовищности и по последствиям, и то, как мир на это - в самом широком смысле, в информационном смысле - как мир на это отреагировал.

В общем, все это накопилось и вот выплеснулось в такую песню. Я обычно песни пишу достаточно долго. Я могу себе это позволить. Я не спешу, я могу песни долго вынашивать - по месяцу, по два. Вообще редко такое бывает, чтобы песня сочинялась даже за один день. А тут я буквально за 20 минут. Она очень простая, очень прямая, очень понятная.

Ксения Ларина: А вот текст. Я очень хотела текст, чтобы прочитать, потому что она еще очень сильная - это мое личное восприятие - именно как поэтический текст, который вполне… Это бывает очень редко, Артур, - вы это сами знаете как музыкант, - когда текст можно воспринимать с листа, текст песни. Мне кажется, это тот самый случай абсолютного такого рвущего сердце монолога. И то, что нельзя описать словами, у вас получилось описать это словами. Это удивительно.

И еще скажу… Да, не сказала самое главное: дорогие ребята, у нас ссылка есть на целиком весь клип, посмотрите его обязательно. Есть ссылка, канал Артура Смолянинова - подписывайтесь, кстати, дорогие друзья, и целиком эту работу посмотрите. Там как бы главный, центральный образ - пианино. И это пианино тоже - не знаю, правильно ли я… У меня сработал уже ассоциативный ряд: я вспомнила образ пианино из разрушенного украинского города. Если вы помните, было такое видео, когда вот такое же пианино, почти мертвое, но звучащее, стояло то ли в Одессе, то ли во Львове после бомбежки на улице. И за него сел человек, молодой парень, и стали собираться люди, и они стали в разгар этих бомбардировок, в минуты тишины играть на этом пианино. Это, мне кажется, очень точно. Не знаю, видели вы это или нет.

Артур Смольянинов: Может быть, и видел, но вскользь, и это не было прямым референсом. У меня вообще этот образ в голове достаточно давно. Мне давно хотелось, что называется, затащить пианино в море, потому что просто вот этот образ - он со мной давно живет, он меня, можно сказать, преследует. Даже сложно как-то словами формулировать, почему это, но это такой образ одиночества и борьбы - как сказать-то? - борьбы живой души со стихией; когда вот душа, вот что-то живое, что-то, что создано, что-то рукотворное, что-то прекрасное, что создано человеком, в одиночку сопротивляется абсолютно неуправляемой стихии, которая, в общем, может это в щепки разнести в одну секунду. Оно вот там стоит, и там сидит человек, который все равно играет. И это вот сочетание стихии, природы и человека, который тоже творение природы, но он одновременно и творец - вот, наверное, это что-то такое. Но раз вы увидели это, значит, это тоже там есть, безусловно. Сегодня это не может, конечно, не перекликаться, не отзываться и таким образом тоже.

Ксения Ларина: Кто за роялем?

Артур Смольянинов: За роялем прекрасный человек, мой очень хороший товарищ, даже человек, которого могу назвать своим другом - Эвалд Лазаревич. Он из Латвии, он местный пианист, он из Даугавпилса. То есть он русский латыш, каких здесь много - латвиец. Вот мы познакомились, когда я искал музыкантов. Я начинал заниматься музыкой в России еще до войны, уже успел записать альбом, у меня была группа под названием "Смола". То есть я стал писать песни.

У многих просто есть такая иллюзия - поскольку это сейчас так стало в паблик выходить, какую-то узнаваемость начало получать, у них есть иллюзия, что вот я уехал и стал сочинять песни. Нет, я песни достаточно давно стал сочинять, уже 5 лет как. И, собственно, когда я переехал, когда я уехал, я понимал, что я буду продолжать этим заниматься все равно. Просто пришлось строить все заново.

Вот я искал музыкантов и среди прочих людей нашел Эвалда - прекрасного, бесстрашного. Он мне чем-то напоминает барона Мюнхгаузена. Он человек, который… Вот я в его устах очень легко представляю фразу "Улыбайтесь, господа, улыбайтесь. Все глупости на земле делаются с серьезным…".

Ксения Ларина: Умным? С серьезным, вы правы.

Артур Смольянинов: "С серьезным выражением лица", да. Вот он человек, которого вообще ничем не испугать, который любит то, что он делает. Он человек, у которого я учусь. Он человек, которого я считаю лучше себя во многом. И он мне как-то сказал фразу… Мы общались и он мне как-то сказал очень простую фразу, но он так ее сказал… Он сказал: "Да ты знаешь, мне кажется, что если просто уважать себя и идти своей дорогой, то все у тебя получится". И он так и живет. Короче, он… Да мне кажется, там видно все. Просто это видно: человек робкий, человек неуверенный, человек трусливый, человек, не любящий свое дело, не залезет никогда в Балтийское море в ноябре месяце.

Ксения Ларина: В бушующее Балтийское море!

Артур Смольянинов: Причем знаешь, что интересно? Что с того момента, как возник уже замысел и сложился у меня в голове, стало понятно, что мы будем делать видео - я живу совсем недалеко от моря - я каждый день выходил на берег. Зима была очень теплая и очень спокойная здесь. Я каждый день выходил на берег, и море было просто как стекло - гладкое, как… Потому что это не море, это Рижский залив. Здесь все-таки поспокойнее, это не Лиепая. И море было гладкое, как стекло. Вот каждый день, каждый день в течение месяца, пока мы готовились снимать.

И у меня было… Я не понимал, что мы будем делать, но у меня было очень четкое ощущение - клянусь, я не придумываю, я не пытаюсь показаться пророком тут задним числом, это правда так и есть, - я был уверен почему-то, что ровно в тот день, когда мы начнем снимать, начнется что-то вот подобное.

И утром, когда я проснулся и услышал вместо привычной тишины абсолютной… Такое ощущение, как будто море у тебя под окном и долбит тебе в окна. Я понял: ага, вот оно. И когда мы приехали, ребята, которые помогали нам с транспортом… Ну, мы-то люди бывалые уже, кто-то снимался, кто-то снимал - мы понимаем, что матч состоится в любую погоду. Но они ребята простые, транспортом занимаются. Привезли нас и говорят: "Нет-нет, ребята, это невозможно. Вы что, с ума сошли? Здесь нельзя снимать". Потому что ветер сдувал. Скорость ветра была 34 км/час, до 56, и температура воздуха была где-то +1, но при таком ветре это как -10. Ну и вода была что-то такое тоже, +5. А потом еще и снег пошел.

Но это в итоге… То есть природа была на нашей стороне, стихия была с нами, и это в итоге сыграло. Она, в общем, тоже сыграла свою роль, потому что этот ветер совершенно сумасшедший, который нужно было, несмотря на все, вдыхать себя в себя и выдыхать из себя - он давал нужный градус, нужное ощущение, нужное состояние и для кадра, и для самочувствия моего, для нашего. Поэтому человек случайный, в общем, в таких обстоятельствах не полезет в воду и не просидит там вместе со мной в течение… Сколько мы часов сидели…

Ксения Ларина: Несколько часов, да. Артур, но там есть еще герои, кроме вас двоих - вас и замечательного музыканта. Там есть люди, которые выплывают откуда-то с небес. И черты некоторых людей я узнаю, что это за образы и что за люди, потому что люди это реальные. Там есть Чулпан Хаматова, насколько я ее узнала. Там есть, по-моему, Вадим Радионов. По-моему, даже Наташу Синдееву я видела. Вот их много там, у вас там целая труппа замечательных статистов. Как вы их набирали?

Артур Смольянинов: Это интересная история. Там еще есть Миша Козырев, которого почти не видно, потому что, к сожалению, он в спешке снял не в очень хорошем качестве то, что он снял, и нам сложно было это куда-то разместить в таком ясном виде, чтобы его тоже было видно и можно было узнать. Но там есть, в этой рулетке, которая в конце крутится, из человеческих лиц.

Собственно, когда я отправил песню Мише послушать, он был впечатлен. Сказал, что да, это очень сильно, очень круто, нужно видео, нужно видео. Но мы… Ну то есть мы очень ограничены в ресурсах, у нас нет возможности нанять там свет, арендовать камеру и так далее. Мы можем делать только что-то, что называется, из подручных материалов. И он говорит: "Ну даже если ты просто будешь стоять в кадре и петь сам, то этого будет, может быть, уже достаточно". Я взял эту мысль в голову и подумал, что зачем я буду это петь - пусть это поют люди. Пусть это поют люди, разные люди, и будет такой хор человеческих душ. Я понимал прекрасно, что эта идея совсем не новая, она уже много где использовалась: просто люди крупным планом поют, - начиная с Майкла Джексона…

Ксения Ларина: Поют голосом солиста, собственно говоря.

Артур Смольянинов: Да-да, этот прием совсем не новый. Но я сразу понял, что он здесь очень точно попадает, он супер подходит. Это как раз тот случай, когда не надо выдумывать велосипед, а надо просто сесть и поехать на нем. И потом у меня эти две идеи - моя картинка с пианино и с этими лицами, которые поют эту песню, - они у меня соединились. Собственно, как они у меня в голове соединились, так мы их и воплотили.

Люди это самые разные. Честно говоря, я просто писал тем, кто был рядом, кто в Риге, кого я знаю. Потому что вообще не имело значения, это известный человек или неизвестный человек. В данном контексте это вообще не имело никакого значения. Важно было, что это просто люди, это просто сущности человеческие, и им нужно было сыграть самую сложную роль - роль себя. Нужно было просто быть - что называется, я есмь, как завещал нам Константин Сергеевич. Вот, собственно. И я писал людям, которые рядом, про которых я вспоминал или с которыми я в переписке просто общался.

И потом, мы еще запустили - в Instagram у нас запустили… Мы решили, что пусть присоединятся все, кто хочет. Поскольку песня уже вышла, мы выпустили специально песню и запустили акцию такую: предложили людям всем присоединиться, всем, кто хочет, снять себя, как они поют песню, и попасть в клип таким образом. И 10 человек прислали видео. Для начинающей, никому не известной группы это, по-моему, очень даже неплохо. Почти все они попали в кадр, кого-то даже прямо видно хорошо.

К сожалению - я уже извинился перед этой женщиной, - к сожалению, потому что последнюю ночь мы 22 часа сидели монтировали и уже к концу у нас глаза вытекали, мозг плавился… Мы должны были успеть, и, к сожалению, мы этот момент пропустили: одна женщина не попала в клип. Но у меня есть идея, как это компенсировать.

В общем, вот, собственно, так это все потихоньку собиралось. Мы снимали людей здесь, в одном помещении, которое нам любезно предоставили наши добрые товарищи. Мы поставили хромакей такой простенький, взяли камеру, взяли совсем простенький телетекст. Мне как раз очень не хотелось, чтобы… Потому что у нас был такой небольшой спор с командой, с нашим оператором, с Арсением Полтораком - он считал, что люди должны как бы эмоционально пропевать - вот так, как, собственно, песня звучит; что люди должны это эмоционально пропевать. А мне как раз этого не хотелось. Мне не хотелось как бы этого масла масляного. Потому что, собственно, в песне эта энергия уже есть, эта энергия есть в кадре моря, есть этот ветер, и мне как раз хотелось… Я как раз видел вот в этом контрасте, в том, что люди абсолютно спокойны… Как бы вот они такие, какие они есть - такие портреты без акцента на какие-то эмоции. Потому что в песне есть чувства, и люди, когда эти слова произносят, все равно эти чувства в них рождаются. Все равно их видно, все равно они проступают, хотят они этого или нет. И этого будет достаточно. Ну вот, собственно, так и получилось.

Ксения Ларина: Я хочу сказать, что действительно этот эффект удивительный, на который я тоже обратила внимание - вот то, о чем сейчас ты говоришь, - что в этих образах совместились и жертвы войны, как это ни странно, и те, кто уже не может ничего сказать, потому что он убит, и те, которые здесь, еще на этой стороне, и которые вместе с тобой кричат: "Остановите!" Это, конечно, удивительный эффект вот этой вот… Какого-то, ну, космоса, какого-то - космического обращения, не группы людей конкретных. Да, это очень важно. Вот не знаю…

Артур Смольянинов: Все так. Мне именно такого эффекта хотелось. Как раз максимально хотелось уйти от эффекта какого-то такого сиюминутного драматизма.

Ксения Ларина: У меня последний вопрос по поводу клипа, но он уже не имеет отношения к содержанию. Тебе скажет какой-нибудь музыкант из твоих коллег, из старших товарищей: "Старик, что ты мучился с этим морем? Есть искусственный интеллект. Он тебе сейчас такое нарисует! Зачем тебе тащить пианино в шторм? Все есть! Ты только найми себе хороших инженеров, сделай грамотный заказ, и все будет. Посмотри, какие клипы делаем мы". Не будем показывать пальцем…

Артур Смольянинов: А, вы этих имеете в виду? Я думаю, что люди, хорошо меня знающие, прекрасно понимают, что ко мне с такими мыслями и с такими репликами обращаться нет никакого смысла, потому что мне кажется, что ответ на этот вопрос очевиден: каждому свое. То есть я ничего не имею против искусственного интеллекта, и у меня даже есть идея следующий клип сделать при участии искусственного интеллекта. Это интересно, это все равно будущее, нужно заходить. Это большой простор для творчества и для изучения. Это такая терра инкогнита, это всегда интересно: что там будет, как получится, как это работает. Но понимаете, когда вот там…

Я не знаю, видели вы ролик, он появился буквально вчера - как два искусственных интеллекта разговаривают друг с другом на своем языке. Не видели? Это что-то фантасмагорическое. Фильм "Терминатор" воплощается вот сегодня, здесь и сейчас. Это очень интересно. Но тем не менее может быть какая-то песня про искусственный интеллект. Но мне кажется очевидно, что эта песня… Я даже не могу себе представить, чтобы кто-то из людей, действительно занимающихся музыкой, творчеством, искусством - чтобы они такое сформулировали.

Ксения Ларина: Нет, просто я смотрю… Я слежу тоже за тем, что выходит, с очень большим интересом. Есть невероятно удачные клипы, созданные с помощью искусственного интеллекта исключительно, без всяких съемок. Например, наверняка вы видели "Не зли моих ангелов" группы "Би-2" - тоже с бушующим океаном, с огромным кораблем. Это все невероятно сильно сделано. Но это искусственный интеллект, это абсолютная такая фантасмагория. Все возможно. Но этот спор не для этой передачи, хорошо.

Артур Смольянинов: Да мне кажется, это вообще не спор.

Ксения Ларина: Я вспоминаю в этой связи последнее. Виктор Ерофеев написал книгу "Пять рек жизни". Это было давно. Он по ним пропутешествовал по всем - Нил… Что там еще было, не знаю - Хуанхэ, Миссисипи, естественно. Пять самых огромных рек мира. Он провел чуть ли не год в путешествиях, потом написал книжку и пришел ее представлять на "Эхе Москвы". И, значит, он рассказывает, а я его спрашиваю в какой-то момент. Я говорю: "Вить, а можно было все это… Ты же талантливый писатель. Зачем тебе надо было год ездить по этим рекам, чтобы написать эту книгу?" Он так сел и говорит: "Ксения, вы задаете мне самый главный вопрос, метафизический. Это абсолютно так, действительно". Я не знаю, почему я это вспомнила, но вопрос: вот эффект присутствия - он, конечно, для кого-то важен, а кто-то может его просто придумать.

Артур, давайте пойдем дальше. Во-первых, я хочу вам сказать, что я вас прекрасно знаю как артиста театра "Современник" и видела вас с первых ваших шагов. По-моему, это была "Голая пионерка" Кирилла Серебренникова.

Артур Смольянинов: "Голая пионерка" - второй шаг, даже третий. Сначала Соленый в "Трех сестрах".

Ксения Ларина: Соленый в "Трех сестрах", тоже я это видела. Я видела спектакль "Джентльменъ" Каменьковича.

Артур Смольянинов: Потом был "Антоний и Клеопатра", а потом была "Голая пионерка".

Ксения Ларина: Ну вот видите, как поздно. Потом, конечно же, "Бродский". Что я хотела спросить: вы там проработали 16 лет…

Артур Смольянинов: Нет.

Ксения Ларина: Нет, больше?

Артур Смольянинов: Нет, меньше, 10.

Ксения Ларина: Сколько, 10? Ну хорошо.

Артур Смольянинов: С 2008 по 2018, да.

Ксения Ларина: Когда вы почувствовали, что там что-то происходит не то внутри театра? Это же было еще, по-моему, при жизни Галины Борисовны Волчек.

Артур Смольянинов: Да, вы знаете, я так скажу. Я не хочу и себя обижать, себя обесценивать, и свое время, прожитое там, потому что это время моей жизни и время моей любви большой к театру… И разочарования впоследствии. Но тем не менее это моя жизнь - другой у меня не было и не будет, я ее люблю все равно такой, какая она была, и такой, какая она есть. И из уважения и любви к Галине Борисовне и к ее памяти я не буду выступать в роли какого-то обличителя - что вот как все было плохо.

Я думаю, я влюбился в театр "Современник"… Меня привела бабушка - мне было, наверное, лет 10-11-12. Я попал на "Крутой маршрут", естественно, потом "Три товарища", потом что-то еще - не помню уже. Ну, наверное, "Крутой маршрут", "Три товарища" - два самых сильных спектакля в принципе. И Галина Борисовна, и "Современник" - последние в эпохе, я считаю так.

Но я пришел в театр уже в тот момент, когда… Понимаете, это естественный процесс. Все на земле имеет начало и конец, простите за банальность. Особенно театр - вещь живая, вообще труднопостигамая, трудноосязаемая. И этой участи не избежал ни один театр. Любой театр, самый великий, заканчивался. И финал, любой финал - чем ярче и громче была кульминация, тем трагичнее… Не менее трагичен, не менее эпичен финал.

Мне кажется, что с "Современником" происходила такая же точно история… Вне зависимости от временного контекста, в какие времена это происходило, эта судьба постигла все театры: и "Ленком" великий, и МХАТ великий, и даже театр Фоменко, который чуть позже появился, поэтому чуть позже начал заканчиваться. Но театр - штука такая… Театр - это всегда протест. Театр - настоящий, живой театр - это всегда нонконформизм, это всегда путь поперек, путь по встречке. Но это никогда не go with the flow, никогда.

Как только театр становится go with the flow, как только он успокаивается, как только он становится доволен собой и влюблен в себя, он начинает заканчиваться. Потому что он перестает сопротивляться. Он затупляется, как нож затупляется. Он теряет ощущение времени, ощущение себя во времени. И когда в театр приезжает один президент, потом другой, потом третий, потом второй еще раз, и его принимают, и все трепещут, и все довольны, и все счастливы, он раздает звания, все вот эти вот железяки, все вот эти вот вериги, которые на шею театру вешаются, и ему кажется, что это очень круто: нас отметили, нас заметили, нас признали наконец-то, - в этот момент театр начинает заканчиваться, тяжелеть. Ну, как и человек. Дальше начинается процесс угасания, медленный процесс затухания. Вместе собственно с главным режиссером. Потому что если ты главный режиссер, ты ядро этого процесса. И если в тебе заканчивается энергия, в тебе заканчивается просто физическая способность бороться и сопротивляться, - не собственно жизненным обстоятельствам, а вот этому морю жизни, - то, собственно, это проецируется, конечно же, и на театр.

Это очень постепенный процесс. Ну смотрите, "Современник" возникал как протест, "Ленком" возникал как протест. Последний самый яркий пример - наверное, это "Гоголь-центр", который тоже, в общем, был как протест всему тому, что…

Ксения Ларина: "Таганка", давайте еще вспомним.

Артур Смольянинов: "Таганка", и так далее, и так далее. То есть все возникает, еще раз говорю, как протест. А заканчивается все как согласие - согласие и неспособность сопротивляться. Это очень медленный процесс. Все медленно угасает: медленно садится солнце, медленно вянут цветы, медленно наступает зима. Это процесс, который не в одну секунду происходит.

Но, отвечая на ваш вопрос более предметно, если говорить о каких-то знаках, которые прямо знаковые моменты, когда я понимал, что это шаг вниз, и это шаг вниз, и это неправильно, это что-то не туда - ну это вот, например, визит…

Ксения Ларина: Путина.

Артур Смольянинов: Да, визит гражданина Путина так называемого.

Ксения Ларина: На "Горе от ума", я помню, как раз был.

Артур Смольянинов: Нет, сначала, до этого, он приехал в театр и вручал какие-то награды, даже на спектакль не пришел. И глядя на это, ты понимаешь, что, конечно, в моменте это очень тешит самолюбие, это очень так по шерстке. Это для тщеславия театрального очень хорошо, наверное, в моменте. Но последствия у этого такие, что ты тут же волей или неволей входишь в пространство самоцензуры. Потому что теперь, раз этот человек приехал и погладил тебя по голове, ты больше не можешь его кусать. Ты не можешь, что называется, кусать руку, которая тебя кормит.

Это даже не произносится никем, но это… Так устроен человеческий мозг. В этом нет ничего предосудительного, это нормально, к сожалению. Так устроена человеческая природа. Сопротивляться власти, особенно если она хочет с тобой дружить, - это очень сложно. Не знаю, способен ли вообще кто-то на это. Если ты одиночка, да, тебе гораздо проще. Но если, как говорила Галина Борисовна, - и она была в этом искренна всегда, - если ты заботишься о театре, о людях, которые…

Понимаете, там же ведь, в театре, очень много рутины. Это такой же, в общем… К сожалению, репертуарный театр - отдельно про это скажу - репертуарный театр, русско-советский театр - это такое же производство. На этом производстве работает множество людей. Есть вершина айсберга - артисты, которые лицо театра; что называется звезды, примы и так далее - те, кто на поверхности. А под этой вершиной - там огромное основание из артистов попроще, может быть, не менее талантливых, но менее известных, которые реально живут на одну зарплату. Это их дом, это их профессия. И ты все время должен взвешивать на чаше весов: тебе выступить поострее, поярче, пожестче, но ты получаешь риск нарваться на неприятности… Тебе никто не говорит, что ты нарвешься, но ты не можешь об этом не думать как руководитель коллектива. Неважно какого: в данном случае театрального, не знаю там, доильного, прядильного - какого угодно. Ты руководитель, ты отвечаешь за людей, которые, помимо двух часов жизни там, когда они выходят на сцену артистами, ну и еще там двух часов утром, когда они репетируют, во все остальное время - такие же люди. Они едят, пьют, спят, им надо где-то жить, у них есть семьи, дети и так далее. Все это есть.

Я понимаю, что часто это звучит как будто бы, особенно сейчас, как такая нелепая отмазка. Но нет, это действительно так. Пока ты не оказался на месте человека, который реально отвечает за огромное количество людей, кроме себя, сложно до конца понять, что это такое, эту меру ответственности. И тебе все время нужно балансировать. Но тем не менее последствия вот такие у этого. У этого компромисса постоянного такие последствия, когда искусство как таковое - чистое искусство, первозданное, перворожденное, вот этот огонь Прометея, который каждый новый театр в себе приносит каждый раз, как будто Прометей украл огонь у богов, это каждый раз какой-то подвиг вопреки, - оно вот постепенно сначала обрастает стенами, потом кто-то повесил там…

Ксения Ларина: Букву Z.

Артур Смольянинов: Ну подождите еще… Посушиться маечку над этим огоньком. Понимаете?

Ксения Ларина: Тельняшку.

Артур Смольянинов: Поставил сумку… Ну неважно, я говорю даже не про нынешнее. Я просто про то, как это работает. И постепенно, постепенно очаг - либо забыли дров принести, а кто-то потом сказал: "А зачем нам сильно? Давайте не будем сильно разжигать, чтобы внимание не привлекать. Набегут дикие звери, нас покусают. Давайте так, чтобы горело так, но несильно". И постепенно, постепенно это приводит к такому, в общем-то, распаду театра как организма, как единого организма.

Вот я попал просто в такое время, когда театр был… Этот закат еще только брезжил, но он уже начинался. И постепенно, постепенно вот такие события… И какие-то события внутри театра, когда какие-то постановки, какие-то спектакли ставились почему-то, а какие-то не ставились почему-то. Когда много стало воспоминаний о прошлом: вот как было в прошлом, вот мы в прошлом, вот мы ездили туда, вот мы ездили сюда…

Плюс такая немножко фетишизация: вот это вот моя молодая труппа. Галина Борисовна очень любила. "Вот моя молодая труппа", - для нее это… Она немножко в это заигрывалась, честно говоря, в эту вот реинкарнацию того "Современника". Это тоже, в моем понимании, играло довольно злую шутку с некоторым количеством артистов, ребят молодых, потому что, в общем, по большому счету еще ничего не сделав и ничего не добившись, на них уже надевали вот эту вот, условно говоря, корону молодого Ефремова, корону Кваши и так далее. Это, конечно, не давало много стимулов развиваться внутри себя, спрашивать с себя.

То есть вот постепенно, постепенно процесс пришел туда, куда он пришел. Но так произошло бы в любом случае - случись война, не случись война. В этом смысле это процессы, безусловно, пересекающиеся, но не буквально взаимосвязанные. Просто война ускорила этот процесс деградации и распада, но он бы все равно случился. Просто в нормальном мирном времени, в человеческих каких-то обстоятельствах пришел бы другой человек и начал бы все менять. Ну, собственно, как и было. Я просто уже ушел из театра…

Ксения Ларина: Когда пришел Виктор Рыжаков.

Артур Смольянинов: Пришел Рыжаков, да. И многие были недовольны, и многие сопротивлялись. Там и труппа раскололась, насколько я знаю: кто-то ушел, кто-то остался. И это хорошо. Это значит, что пошел живой процесс, что пошло какое-то оздоровление. Организм стал бороться: появились тела, антитела. То есть начался процесс какой-то там реинкарнации.

Он, может быть, сейчас и завершится вполне себе благополучно. Понимаете, когда вводят молодых артистов в спектакли, которые идут по 15 лет - в моем понимании это неправильно и ненормально. Лучше на молодых артистов, если вы считаете, что они такие талантливые, сделать 5 новых спектаклей, чем… Понимаете, ну это как реанимировать, это как делать, не знаю там, пересадку руки и ног человеку, который лежит в коме. Это просто бессмысленно, это такой Франкенштейн получается. И это не приносит радости никому - ни зрителям, ни артистам.

И это в моем понимании - вот я к этой теме, если я ее заканчиваю; я просто говорил, что я об этом скажу, - и это в моем понимании проблема репертуарного театра как такового. Вообще как такового. Когда у тебя производство, у тебя должны идти вот эти 2 спектакля в месяц, и люди покупают билеты. А что там внутри, уже не так важно. Тебе нужно штамповать, штамповать, штамповать, заполнять репертуар, продавать, продавать, продавать… Москва, конкуренция, другие театры - фигачим, фигачим, фигачим… Ребята, нет времени на поиски, нет времени на творчество. Хотя надо отдать должное снова Галине Борисовне, что она делала какие-то лаборатории. В том числе благодаря этим лабораториям Егор Перегудов появился в театре, появилась Катя Половцева, его жена, тоже очень талантливый режиссер. Появились, безусловно. Но тем не менее этот процесс тоже происходил.

И это проблема репертуарного театра как такового. В моем понимании, если спектакль закончился, и все это понимают - это же все понимают всегда, что все, ну вот все, - то его надо заканчивать и расходиться. Говорить друг другу "спасибо" и расходиться, а не продолжать как бы вот эти реанимационные мероприятия, которые все равно в итоге заканчиваются агонией всегда.

Ксения Ларина: То есть если бы даже не случилась война, которая на сегодняшний день превратила "Современник" в абсолютную какую-то субстанцию аморальную (о чем тоже я бы отдельно сказала), может быть, у него был бы другой финал, но это все равно был бы финал, он все равно был бы мертвецом? Ну просто, может быть, в другом обличии.

Артур Смольянинов: Это был бы, безусловно, закат эпохи, но наступила бы новая. Но, конечно, не такая.

Ксения Ларина: Я хочу сказать нашим зрителям… Вопрос, который я хотела задать Артуру, но я должна сказать нашим зрителям, что для меня одна из самых страшных новостей, которую я увидела именно из театра "Современник" - это их премьера, которая произошла буквально на днях. На другой сцене театра "Современника" - не знаю, знаете ли вы об этом или нет…

Артур Смольянинов: Нет, не знаю, честно. Не слежу регулярно.

Ксения Ларина: Вышел спектакль, который называется "Позывной Тишина". Это спектакль о герое "специальной военной операции". Пьесу написал известный драматург, как бы мой тоже, могу сказать, друг юности, с которым мы общались еще в студенческие годы - Олег Антонов. Это спектакль, который совместное производство Театра Табакова и театра "Современник". Первый спектакль про "СВО". Хочу еще напомнить, что в этом театре служит актер… Забыла его фамилию, вы его знаете - который снимался в "Таинственной страсти", играл Андрея Вознесенского.

Артур Смольянинов: Женя Павлов.

Ксения Ларина: Павлов, да. Который ушел добровольцем, насколько я понимаю.

Артур Смольянинов: Нет, я слышал, что…

Ксения Ларина: Забрали, мобилизовали.

Артур Смольянинов: По повестке.

Ксения Ларина: Да. Он отвоевал, вернулся героем, и весь театр "Современник" - я тоже это видела, такой отчет - встречал его с цветами и расцеловывал как героя. Ну то, что там регулярно… Да, прости?

Артур Смольянинов: Я должен все-таки маленькую ремарку здесь добавить. Во-первых, насколько я знаю, он не воевал. То есть он не стрелял, не держал в руках автомат. Насколько я знаю, он ездил как артист. Но тем не менее. Во-вторых - это я знаю из, можно сказать, там… Но неважно, не хочу никого подставлять. Я знаю это наверняка: не весь театр встречал его цветами. Не весь.

Ксения Ларина: Это понятно. Как и не весь "Ленком" с буквой Z во лбу.

Артур Смольянинов: Я должен это подчеркнуть. Я хочу просто, чтобы мы это тоже проговаривали, чтобы не создавалось впечатление у людей, которые нас слушают и смотрят, что там все поголовно, понимаете, с нашивками "Z" и в восторге от происходящего, визжат и писают кипятком, как все наконец патриотично, Россия очистилась и наконец-то встает с колен. Нет, там по-прежнему есть адекватные, честные, добрые, умные, может быть, не очень смелые, но сопротивляющиеся люди. Они там есть. Да, их немного, их меньше, но тем не менее они там есть. Это важно подчеркивать, чтобы мы понимали, что нет такой однородной массы, где все кричат, как женщины у Грибоедова, "ура!" и в воздух Павлова бросают. Нет, такого не было, это не так. Это важно, потому что это очень упрощенная картина мира.

Ксения Ларина: Я согласна. Я знаю, что и в страшном "Ленкоме" есть приличные люди. И даже в театре, где на фасаде расположена буква Z по-прежнему, в Театре Табакова, тоже есть люди страдающие, что называется, это правда, которым деваться некуда.

Но тем не менее про "Позывной Тишина". "Позывной Тишина" - это, по сути… Мне кажется, в этом есть какая-то хитрость Машкова, потому что спектаклем "Матросская тишина" когда-то открывался "Современник" Ефремова. И здесь есть некая рифма, которую я вижу, - абсолютно гадкая, мерзкая, циничная рифма. Этот "Позывной Тишина".

Артур Смольянинов: Может быть, и есть.

Ксения Ларина: Как себя вести в этой ситуации?

Артур Смольянинов: Кому?

Ксения Ларина: Людям, которые работают там. Приличным людям, про которых мы с вами говорим. Что делать?

Артур Смольянинов: Не знаю, Ксения. Я не в том положении, чтобы им давать советы, честное слово. Если бы был я там…

Ксения Ларина: Вот если бы вы были там?

Артур Смольянинов: Я бы в этом не участвовал, конечно. Тут все очевидно. И понимаете, если бы я был там, я бы не работал вообще уже в театре. Даже если бы я очень хотел продолжать работать, я бы ушел из театра. Я бы не работал, я бы не смог.

Но я - это я. У каждого свои жизненные обстоятельства. Еще раз: это производство. Люди - это люди. Никто не обязан быть героем. Героизм - это аномалия. Нормальный человек ищет себе… Вам любой человек скажет: "Господи, дайте мне просто жить спокойно. Просто отстаньте от меня, пожалуйста. Я просто артист. Я не хочу в это все вникать, я не хочу никакую сторону занимать, ничего делить, ничего доказывать. Я артист. Я хочу играть на сцене и все". Уверен, что большинство вам так скажет: "Пожалуйста, не втягивайте нас в это".

Но жизнь такова, что приходится, да, бывает, что нужно делать выбор. Не всякий талантливый человек равно, скажем так, человек нравственно стойкий. Это не значит, что он безнравственный, но он не крепок. Человек вообще очень пластичное существо. Потому, собственно, мы с вами на вершине пищевой пирамиды находимся. Потому что умение приспосабливаться, адаптироваться, развиваться, придумывать новые способы, как улучшить себе жизнь - это все нам дано природой.

Ксения Ларина: Вы не обижаетесь, когда вас поливают дерьмом оттуда ваши бывшие товарищи? Не из конкретного театра, а вообще. Как вы на это реагируете?

Артур Смольянинов: Во-первых, честно говоря, для того, чтобы почувствовать, что тебя обливают дерьмом, нужно встать под этот дождь. Я все-таки себя люблю, ценю и стараюсь себе вреда не причинять. Поэтому я, честно, не знаю, кто там меня чем обливает.

Ксения Ларина: Нет, я имею в виду, когда публично - где-нибудь, в каком-нибудь интервью какой-нибудь газете.

Артур Смольянинов: Честное слово, я клянусь, я не знаю. Ксения, правда, я не слежу за этим.

Ксения Ларина: Да ладно!

Артур Смольянинов: А зачем? Мне это неинтересно. Зачем мне тратить на это время, переживать, как-то принимать это на свой счет, чтобы меня это задевало, триггерило? Как бы зачем на это тратить время? В целом негативные комментарии, которые я иногда читаю там в соцсетях - я думаю, что они примерно все одного толка. У меня, честно говоря, в последнее время сложилась такая, скажем так, метафора происходящего. Это примерно как расставание двух людей. Вот он ушел, сказал: "Пока, спасибо, не люблю тебя больше, не хочу с тобой быть", - а она никак не может успокоиться. И вот чувства ее так сильны… Я думаю, любому человеку эта жизненная ситуация знакома. Тут пол не важен, тут главное вот этот образ: тот, кто не хочет отпускать, и тот, кто хочет уйти.

Вот мне это очень напоминает, что вот "ах ты гад, сволочь такой, гори в аду, предатель, паскуда, подонок, вернись, я все прощу, люблю, не могу". Ну примерно вот это читается. В подтексте читается это. Потому что меня, честно говоря, даже удивило, сколько эмоций мой образ, именно образ и представление обо мне у людей вызывает. Я думаю: господи, сколько любви, оказывается, нерастраченной, сколько страсти. Вот бы эту энергию да в мирных целях! Вот в буквальном смысле, сколько энергии у людей! Представляете, это надо же с этим жить. Это себе вот это вот крутить в голове: "Как он, сволочь, сука, там живет, гадина? Вот чтобы ему только хорошо не было, паскуде, потому что мне плохо. Мне без него так плохо!" Поэтому вот я так к этому отношусь. Я не реагирую, чтобы не провоцировать лишний раз обострения, и просто живу своей жизнью. Смотрю вперед, строю жизнь свою. Искренне желаю "бывшей", чтобы все у нее наладилось, чтобы она обрела свое счастье.

Ксения Ларина: Нашла себе другого.

Артур Смольянинов: Нашла себе другого, да. Только по любви, а не по принуждению. Занялась уже собой наконец, своей жизнью, как-то посмотрела бы в зеркало, а не на соседа. Вот искренне желаю как-то наладить взаимоотношения с собой, с окружающей действительностью и, в общем, к адекватному, взаимоуважительному, доброжелательному диалогу открыт и готов.

Ксения Ларина: Наши зрители - не наши, не нашего канала, а в принципе зрители - они очень любят оценивать поступки артиста, исходя из тех ролей, которые он уже сыграл. То есть, грубо говоря, отождествлять артиста и роль, которую он сыграл. И часто возникают по этому поводу такие страшные переживания: "Как же? Он же играл такого героя, а оказался подлецом! Как это может быть?"

Вот в вашем случае я вижу, как эта Z-пропаганда, всякие помойки и вот эти все патриоты - они любят очень укорять вас предательством в связи с ролью в фильме "Девятая рота": "Как же, он же играл в "Девятой роте" солдата Родины, а сейчас такая гнида". Давайте так, вопрос я хочу вот какой вам задать: насколько вообще роль влияет на человека-исполнителя? Любая: мерзавца, положительного героя, Ленина, Троцкого, кого угодно.

Артур Смольянинов: Ну, слушайте, вот как влияют на человека те или иные отношения в его жизни, близкие, которые у него были? Даже, может быть, не очень долгие, но очень яркие. Как-то влияют, оставляют какой-то след, безусловно. Но сказать, что трансформируют до неузнаваемости - нет, нельзя. По себе могу сказать, что от каждых отношений и с ролью, и с человеком я что-то для себя брал хорошее и даже ловил себя на том, что вдруг я приобретаю какой-то опыт, о котором не думал, а просто перенял у человека какие-то качества, которые мне понравились, которые мне пригодились.

Я думаю, что и с ролями такие же отношения. Что касается этой роли, то я здесь позволю себе не согласиться с теми, кто это так воспринимает. Безусловно, их право воспринимать эту роль таким образом, но я не только исполнитель, но и зритель этого фильма, такой же, абсолютно равноправный. Я в состоянии абстрагироваться. И я-то считаю, что я, собственно, не играл человека, который, что называется, сражался за Родину. Нет, это парень с улицы. Просто вот он был брошен там, в этом великом могучем Советском Союзе - парень-беспризорник, никому не нужный, выросший в детдоме, без родителей, посреди алюминиевого завода практически, не имеющий в жизни никаких перспектив и пошедший вот… Во-первых, тогда призывали и не спрашивали. Контракты никто не заключал, миллионы не платили. Ну, а он вот пошел, попал от безысходности. Ну а что, движуха, да? Ну а что, молодой пацан, никому не нужен, а там война, романтика.

Понимаете, у нас же большинство людей знает, что такое война, только по фильмам. А любой фильм - любой, даже самый антивоенный, - это всегда эстетизация войны. Всегда эстетизация и всегда так или иначе, пусть и мрачная, и отрицательная, романтизация. Потому что, например, то, с каким смаком в течение там первых 20 минут Стивен Спилберг показывает, как в super slow-mo пули влетают в голову и разрывают на куски - простите, но это красиво. Смотришь, и невозможно глаз оторвать. То же самое все фильмы советские о войне - там "В бой идут одни старики"… Не знаю, что еще, но можно перечислять через запятую, их огромное количество. Это все романтизация войны. Что война - это, конечно, плохо, но это хорошо.

И вот мальчик - простой, советский, выросший в Советском Союзе - так сказать, не обошла и его тоже советская пропаганда стороной. Вот он попадает таким просто дурным пацаном, а возвращается… Если вы вспомните, чем заканчивается фильм, он заканчивается очень грустным монологом о том, что все это было зря, никому это было не нужно, и зачем мы вообще, и кому мы вообще нужны, что мы здесь делаем. Он возвращается совершенно изуродованным. То есть физически он выжил, но ментально он изуродованный, перепаханный человек, который не бежит с флагом на Красную площадь и не кричит: "Ура, за Родину!" И глаза его полны тоски. Не полны они никакого счастья, никакого восхищения происходящим.

Понимаете, в процессе подготовки к фильму мы же с большим количеством этих ребят общались. Меньшинство из них выбилось в люди, но даже они с неохотой рассказывают об этом. И ни у кого, ни у одного из них ни разу не прозвучало не то что фразы такой, а даже в голосе нотки такой не проскакивало, что мы сражались за Родину, что мы патриоты… Я вас умоляю! Может быть, были такие политруки, которые, вернувшись, продолжали рассказывать, как все это было величественно и героичественно. Но простые ребята, солдаты… Был один там у нас парень просто с ПТСР со страшным. Ему нельзя было пить - он, выпив, просто превращался… Он сатанел. Большинство из них были - несмотря на то, что прошло к тому моменту уже 15 лет, они были просто потерянные, брошенные, никому не нужные люди. И никакого героизма, никакого патриотизма и желания повторить… Вот чего в них не было, так это желания повторить. Вот это я вам гарантирую, ни у одного из них. Да я уверен, что спросите сегодня у тех, кто возвращается без рук, без ног оттуда - спросите, хотят ли они повторить, как оно им понравилось. Поэтому еще раз: вот эти комментарии, вот эти интерпретации - я их как бы адресую интерпретирующим. Наверное, вам стоит попробовать посмотреть на это под другим углом. В моем восприятии фильм совсем не про это, совсем.

Ксения Ларина: Это как песни Высоцкого. Или как песня Окуджавы, которую они присвоили себе - "Нас ждет огонь…"

Артур Смольянинов: А как вам песня "Кукушка"?

Ксения Ларина: Да-да, вот они присваивают себе. Это абсолютно перевернутый мир.

Артур Смольянинов: Послушайте, я считаю, что в обычной мирной жизни, где цветовой спектр не такой примитивный, не такой однозначный, где все-таки есть разнообразие и многоцветие, цветовой спектр разнообразен и сложен, я считаю, что каждый человек имеет право на свою интерпретацию. Он имеет право. Он интерпретирует это так? Пожалуйста. Ведь мощь великих песен - они велики именно потому, что они принадлежат реально всем и каждому буквально. Каждый человек воспринимает это как свое, как будто это про него, и вкладывает что-то свое. В каждый фильм, в каждую песню каждый из нас вкладывает что-то свое. Они имеют на это совершенно полное право. В обычное время, да и в это время тоже. Просто сейчас это воспринимается как какое-то зазеркалье, как какое-то совершеннейшее извращение, извращение сути. Это как попы и Библия - то же самое: когда самые прекрасные, самые светлые моральные и нравственные ценности поднимаются на флаг, и под этим флагом начинается просто…

Ксения Ларина: Эксплуатируется все. Все в эту топку летит, все.

Артур Смольянинов: Все 7, 8, 12, 10, 20 смертных грехов - сколько их там есть? А нам все можно, потому что с нами Бог.

Ксения Ларина: А вот, Артур, я еще хотела на эту же тему. Если говорить про антивоенное кино, которое, как мне кажется, не то что не героизирует и не романтизирует, но оно просто припечатывает эту войну, оно ее нам преподносит такой, какая она есть на самом деле - что это просто ад. Это фильм, который сейчас давно уже никто не показывает нигде, где сыграл главную роль - по-моему, чуть ли не дебют его был, - Иван Охлобыстин. Человек, которого вы прекрасно знаете, близкий вам когда-то. Это фильм "Нога" Никиты Тягунова. Он тоже, если кто не знает, посвящен как раз теме Афганской войны. Вот та самая посттравма, когда вот это вот раздвоение личности. Там такой замечательный прием, когда ампутированная нога во время войны… У героя жуткое ранение, у него оторвало ногу, и в итоге, когда он возвращается в мирную жизнь и пытается там как-то адаптироваться, у него происходит раздвоение личности. Как вот по гоголевском "Носу", только здесь это все не так весело. Нога превращается в альтер эго, в того самого певца войны, с которым он все время спорит. Фильм страшный, жуткий. И то, что там играл Иван, который сейчас кричит "гойда"…

Артур Смольянинов: Он, собственно, и автор сценария.

Ксения Ларина: Да, вот это для меня какая-то просто, что называется, загадка, как это превращение происходит.

Артур Смольянинов: Это к вопросу об отождествлении авторов, художников со своими произведениями. Сплошь и рядом происходит это отделение…

Ксения Ларина: Ампутация. Это как бы нога. Я знаете как бы даже говорила? Что в итоге действительно сегодня это не Охлобыстин кричит "гойда", а это его нога, вот та самая.

Артур Смольянинов: Ну или он просто очень далеко уже от ноги. Ну, это тоже процесс вне контекста любого. То есть в любом контексте, в любое время, в любой эпохе это процесс тоже угасания творческого гения, который точно так же медленно загибается, задыхается под весом, под грузом признания, наград, узнаваемости, денег…

Ксения Ларина: Искушений.

Артур Смольянинов: Ну, любых искушений. То есть под грузом ежедневного, под грузом обыденной жизни. Вот там ты герой, а здесь у тебя жена, уже двое детей, потом трое, потом пятеро, потом шестеро… И тебе уже их кормить - и тебе уже не до метафизики, уже не до высоких материй, тебе нужно просто зарабатывать деньги. И все, для тебя это становится профессией. Талант никуда не уходит - просто ты его начинаешь эксплуатировать и сам начинаешь его интерпретировать иначе.

Талант - это же просто инструмент. Это как скальпель. Ты можешь этим скальпелем делать уникальные операции, а можешь этим скальпелем потом начать резать колбасу и огурцы. А можешь потом этим скальпелем еще и зарезать кого-нибудь, а потом еще и зарезаться сам. А потом можешь его еще и закинуть в какой-нибудь темный чулан, и он там будет лежать и ржаветь. Но он будет, он никуда не денется, ты не можешь от него избавиться. Но то, как ты им пользуешься - это уже… Это всегда вопрос.

Слушайте, этот вопрос - один из таких вечных вопросов творческой рефлексии. Художник и власть - "Портрет" Гоголя - художник и признание, художник и тщеславие, художник и деньги, и благо. Понимаете, творцы, вообще люди талантливые - как люди с обостренным восприятием действительности, они всегда находятся в этом пограничном состоянии перманентной борьбы добра и зла. В себе в первую очередь. Оно внутри них очень сильно обострено. И если что-то побеждает внутри человека: либо одно, либо другое…

Причем в процессе жизни это может постоянно трансформироваться и перетека