О том, как сейчас живется в России

Живу как "иностранный агент". В России, в Москве. И живу я плохо, потому что законы репрессивные. Я являюсь недогражданином, врагом по закону. Я лишен возможностей. При этом моя телефонная книжка позволяет мне еще кому-то помогать. И этим я компенсирую то, что я - безработный, пенсионер, "иностранный агент". Часть моих друзей уехала, часть моих знакомых государственных чиновников заблочили мой телефон. У меня резко сократилось общение, и это очень плохо, потому что я как вампир питаюсь разговорами с разными интересными людьми разных политических взглядов. Я всегда живу, питаясь чужими историями.

Я должен соблюдать российские законы. Даже когда я считаю закон неправильным, неверным, несправедливым, нечестным, я его должен соблюдать. Я работаю и живу в России. <…> Но я говорю: "Этот закон несправедливый". Говорю это публично, потому что у меня обязательства перед публикой. Я не согласен, что я "иностранный агент", но я ставлю эту плашку, потому что один раз меня оштрафовали на 40 тысяч рублей, другой раз - на 40 тысяч рублей из бюджета семьи. Как я должен жить?

Была история с называнием "специальной военной операции" войной. Я говорил, что да, мы называем "специальной военной операцией", в которой летают баллистические ракеты, ходит флот в Черном море, дальнобойная артиллерия работает, работает электронная разведка. Но как только Владимир Владимирович [Путин] сказал слово "война", что я с ним буду спорить, что ли? Я тоже стал говорить "война".

О Москве - "городе военных пенсионеров и высшей бюрократии"

Очень многие смотрят только на реакцию на военные действия Москвы и элит. И никто не интересуется провинцией. Надо понимать, что Москва - это город военных пенсионеров и высшей бюрократии. Москва - давно не либеральный город. Из Москвы уехало, если считать по мобильным телефонам, 350-400 тысяч человек. Это все скептики и противники Путина, СВО, режима. И одновременно туда приехали военные и высшая региональная бюрократия - депутаты, бывшие губернаторы, бывшие замминистры. И этот город реагирует по-своему. Если вы посмотрите опросы, Москва больше поддерживает СВО, чем провинция. Население в провинции равнодушно к СВО, в бытовой жизни разговоры об этом не звучат.

О репрессиях, которые "направлены не на всех, а на каждого"

Принятые [в России] законы - репрессивные по отношению ко всем. <…> Репрессия направлена не на всех, а на каждого. Если можно за это посадить Надежду Буянову, лучше вам вообще про это не говорить. Даже вдвоем. <.> И все знают: "Ага, такой случай. Лучше я вот этого делать не буду, жовто-блакитные цвета в одежде носить не буду". <…> Люди начинают беречься, мало ли кому что покажется.

О "новых тихих" - публичных людях, которые остаются в России и молчат

Может, у них ничего не происходит. Вот они живут, как они живут. А что у них там внутри - это пусть потом мозгоправ какой-нибудь этим занимается. Я думаю, что это военный термин. Люди, которые против них ["новых тихих"] ведут войну, пытаются их назвать уничижительным образом. Так же как белое пальто. Я не люблю уничижительные истории. Они закрывают суть.

О Маргарите Симоньян

[Разорвал отношения] с Маргаритой Симоньян. После начала "специальной военной операции". Дело не в том, что она ее поддерживает. По двум причинам. Во-первых, она что-то там начала говорить - я даже боюсь это цитировать - про украинских детей. И второе, она перехватила отнятое "Эхо Москвы". Это мародерство. О чем мне с ней говорить? О чем мне говорить с мародером, который подобрал мое и ушел с ним? <…> Все, ее для меня нет, меня для нее нет.

О компромиссах на посту главного редактора "Эха Москвы"

Конечно, [шел на компромисс], но не в редакционной политике. <…> История с Болотной. <…> Это был компромисс. Я мог сказать: "Не дам никакие телефоны, ничего нет". А я больше ничего не делал. А что я еще делал? Ну, виски - это не компромисс. Это подвиг. Я выступил связующим звеном между протестующими и властью по просьбе власти.

У меня есть особенность. Я всегда думаю не о событии, а о последствиях. Обманывали ли меня? Конечно, обманывали. Но это не значило, что я делал неправильно. <…> Со мной все, что угодно. Я готов с вами пить, разговаривать, гладить по голове, но редакционной политики это не касалось.

О переговорах про освобождение Алексея Навального

Речь шла о том, что вот-вот его обменяют. На самом деле этого "вот-вот" не было. Более того, такие публикации срывали обмен. И как мастер тумана я должен был это туманить, чтобы обмен не сорвался.

Идет переговорный процесс, и когда возникает внешний фактор, он влияет на процесс в негативном смысле, как правило. <…> Шел переговорный процесс, который может сорваться в последнюю секунду. Поэтому дарить лишние надежды и еще привлекать внимание… Когда спецслужбы, которые занимаются обменом, если происходит утечка, - обмен останавливается, и все начинают искать, где утечка. <…> Поэтому Навальный не был близок к обмену, что, собственно говоря, и случилось. И те люди, которые публиковали его фамилию до, они должны понимать, что они сделали. <…> Я делал вид, что обмен не близок. Потому что когда у вас решение по Навальному принимает президент, вы точно не знаете, какое решение он примет.

Всегда призываю своих коллег и не только коллег, даже если у вас есть информация, которая вам кажется стопроцентно верной, вы должны понимать, когда вы ее выдаете - вы играете жизнями людей. Как вы играли жизнью Навального и сыграли, я бы сказал. Нельзя играть жизнями людей, которые сидят в застенке. И переговорный процесс должен идти под столом. И тогда для людей, которые сидят, возможны очень удачные решения. Как только появляется фамилия, это катастрофа. <…> И поэтому я напускал туман.