Изворачивают тела в позах, которые кажутся вне гравитации, вне гармонии. Пачки-колеты остались на вешалках в темноте гардеробной. Короткие бриджи и простые маечки пестрым уличным повседневным колоритом выплеснулись на сцену. Кажется, все они только что гуляли со своими собаками, сидели в кафе на фоне квартала богемы Флорентина, шептали нежности на сленге по мобильным телефонам. А теперь вот пляшут в своей обычной одежде на сцене уникального, прославленного тель-авивского Центра Сюзан Далаль. Пляшут, будто на репетиции: пробуют, берут тот или иной технический прием для проверки - подойдет ли, сыграет ли в нужном ключе? И отчаянно, искренне сгорают. В огне танца-саги под названием "Наконец-то" ("Соф-соф" на иврите).

На сцене " "Кольбенданс". Детище Амира Кольбена. Человека, который много лет исповедует и пропагандирует новую религию современного танца. Contemporary dance. Метафорический, неясный, многозначный, энергичный - этот танец вроде и не танец совсем. Просто термин для его описания еще не рожден, не сформирован. Поэтому приходится пользоваться архаичным, устаревшим. Из времен драмбалета и кукольной эстетики Дидло. Из суперреализма "Жизели", где Жан Коралли предлагал героям обрисовывать свои поступки простыми и понятными жестами. Вот лесничий Ганс предупреждает Жизель о коварстве переодетого графа, а вот наивная Жизель показывает руку, на которой скоро появится, как она думает, обручальное колечко… В танцевальных спектаклях Бориса Эйфмана старый классический балет в его самом музейном, раритетном качестве сдвинут, расцвечен остротой и динамикой неоклассики, новациями, которые, хотя и работают на зрителя, иногда проваливаются в эклектику антиквариата. А нынешний танец, этот сontemporary " взрыв, танец-абстракция, ломка всей системы " иной мир. Все его дикие андрогинные, бесполые поддержки, вращения, падения на пол, вскинутые руки, тряски тела, шифры пяток… Нечто вне музыки. Размытый рельеф драмы без сюжета, но почему-то болезненно знакомой, отвечающей чувству повседневной тревоги, вечной израильской озабоченности.

Их девять, и они остро и отчаянно играют свои роли. Вместе, втроем, поодиночке. "Наконец-то" - будто рвется из них, из их тел и душ. Вдруг из танца- вакханалии, из коллективного высказывания, из группы выделяется танцовщик- принц, премьер, эффектный солист, выполняющий вращения. Такие, как в главных и лучших классических балетах. И нам дают увидеть пропасть, зияние, которое возникает между балетом - и всей этой сокрушительной пластической битвой. Позволяют ощутить новейший, смутный и революционный пластический образ. Это остров танца-мысли. Вызов традициям. Опыты над телом, которое пытается прорваться в новые сферы духа. Попытка перенести переживания, драмы мира, горящего в атомном пламени ненависти, в симфонию жестов.

На сцене пространство жизни, истинная природа движения, которое и сковано, и раскрепощено. Эти два взаимоисключающих положения, два враждующих принципа так или иначе сталкиваются, соединяются, - и торжествуют в современном танце. В этом искусстве, которое желает, требует, чтобы его судили по собственным законам.

"Наконец-то" начинается " можно себе так представить! - с первобытной картинки, со странного доисторического пляса. С дрожи, страха, грома, холода. Потом идет развитие, совершенствование " но царства гармонии люди на сцене не достигают. Они идут, бегут, несинхронно совершают танец-обряд, танец-шаманство. Танец " символ истории. И их нынешний день еще страшнее, еще жесточе того мира¸ где люди боялись только диких зверей, голода и темноты.

Танцовщики Кольбена превосходны. На них приятно смотреть.

Амиру Кольбену семьдесят один год. Он перенес онкологическое заболевание; он - отец и дедушка, в жизни которого многое непросто и не гладко. Почти тридцать лет назад Амир Кольбен создал свой ансамбль в Иерусалиме. Его гнездо, его "альма матер", его исток " коллектив "Батшева". Он ищет, ворожит, экспериментирует. В прошлом году он получил приз Арика Айнштайна.

"Наконец-то" - яркое и интересное сценическое высказывание. Еще один яркий цветок в оранжерее современного искусства Израиля.