Недавно, переключая телевизионные каналы, я наткнулся на документальный фильм в эфире Первого российского на обочине прайм-тайма. Уже стартовые кадры заставили отложить в сторону пульт: больные дети. По-настоящему больные. Тяжело...

Давно заметил, что у тяжелобольных детей взгляд чистый, глубокий и проникновенный. В нем стойкость и терпение. Наверное, это защитная реакция. Нужно быть совсем бездушным, чтобы, выдержав этот взгляд, бесстрастно переключиться, не зацепившись сердцем.

Наверное, нет ничего очевиднее и проще принципов помощи этим детям. Собираем с сердобольного мира по нитке и переводим на спасение детских жизней. Фильм рассказывал о совместных акциях тележурналистов и Русфонда - самой успешной благотворительной организации в сегодняшней России. Созданный 17 лет назад в Издательском доме "Коммерсантъ" ("Ъ"), сегодня Русфонд - мощный журналистский бренд в этой стране. Оставаясь верным читателям легендарной газеты "Ъ", Русфонд ведет совместные благотворительные проекты с федеральным "Первым каналом" и еще двумя десятками бумажных и электронных СМИ в различных регионах России. Только в 2012 году его сборы пожертвований превысили $32 млн., а участие в них приняли свыше 8 млн. человек. Нынче в Русфонде рассчитывают на пожертвования свыше $40 млн. Там их планируют... 

В Москву на встречу с президентом Русфонда, журналистом "Ъ" Львом Амбиндером, я отправился, чтобы разобраться, как работает этот уникальный фонд. Хотелось также понять, чем ему могут помочь в Израиле. И чему наши благотворительные организации могут поучиться у Русфонда. Состоявшаяся беседа перевернула все мои представления о механизмах благотворительности.

 

- Возможно, у меня недостаточно информации, но Русфонд не вписывается ни в одну из известных мне моделей фандрайзинговой благотворительной организации, - заявил Лев Амбиндер. - Мы не ищем объекты помощи, несчастные родители больных детей сами находят нас. Мы не работаем с жертвователями персонально, как это делается во всем мире. Наоборот, мы для всех публикуем историю конкретного ребенка и гарантируем ему исчерпывающую помощь, что в мире тоже редкость. И мы не выбираем ни клиники для больных, ни, тем более, страну лечения. Строго говоря, нас поначалу не интересовали ни больные дети, ни вообще здравоохранение. Нас интересовали читатели.

- И рейтинг?

- Рейтинг в 1996 году?! Будет вам, в России, да и в мире, даже сегодня на филантропии рейтинг не сделаешь. А тогда в кабинете у Владимира Яковлева, создателя и владельца "Ъ", стояли большие бумажные мешки с просьбами о помощи, и хозяин хотел помочь авторам. Мешков было 36, в них лежало свыше полторы тысячи писем. Владимир пригласил меня, в ту пору экономического обозревателя "Ъ", и предложил разобраться. Надо, сказал, начать публикации страниц с просьбами, и пусть читатели помогают. "Почему я?!" - "А вы у нас единственный с опытом работы в газетном отделе писем". Я действительно в 70-х годах прошлого века некоторое время был корреспондентом отдела писем в областной газете "Кузбасс", это в Сибири.

Яковлев предложил и название страницы: "Российский фонд помощи". Потом, когда в 2000-м появился наш сайт rusfond.ru, то и название страницы плавно сократилось до Русфонда… Мы договорились: за три месяца я раскручу проект, а там посмотрим. И мы еще поспорили: я считал, что к каждой новой странице фонда следует издавать еще одну - о читателях-донорах. Ну, не даром же они станут помогать! Но Яковлев отрезал: "не потребуется - страна православная, добро будут творить анонимно и ничего взамен не попросят". Мы поспорили на ящик "Хеннесси" против мешка воблы. Через три месяца я принес Владимиру в кабинет 18-килограммовымй мешок воблы. Я проиграл: никто из читателей не просил благодарностей.    

- Почему? Не такая уж Россия и православная. Есть и мусульманство и иудаизм.

- Мне кажется, тут дело вообще не в религии, а в ментальности народа. И национальности тоже не причем. У России нет протестантских традиций, здесь не в ходу этика, принятая среди американцев, британцев или немцев: сделал добро - хорошо бы всем об этом узнать. Российские благотворители 90-х годов прошлого века и в первое десятилетие 2000-х, как правило, предпочитали действовать анонимно. Тут и скромность вчерашних людей "как все", и боязнь лишних разговоров вокруг.

Словом, через три месяца с мешком воблы я зашел к Яковлеву, чтобы сказать, что ухожу обратно в обозреватели, и что в одном он все ж таки ошибся. Это страница помощи не сирым и больным, сказал я, а... читателям "Ъ", состоятельным и сострадательным людям, которые хотят помогать сирым и больным. То есть, готовя очередную страницу с письмами, критерием для отбора просьб должны служить не сами просьбы и не наши представления о беде, а их, читательские, представления.

Понимаете, тематическая газетная страница - это всегда цикл. И если к выходу следующей страницы читатель не помог авторам уже опубликованных просьб, причем исчерпывающе, то с чем ты выйдешь к ним на новой полосе? Со старыми письмами? Но газета старости не публикует. Значит, только с новыми. Значит, прежде читатель должен оплатить все. Или ты сам должен найти эти деньги. Иначе продолжения не будет, и проекту "кирдык".

Яковлев спросил: "Ты знаешь, что хочет читатель?". Да, ответил я. "У тебя глаза горят, - сказал Яковлев, - останься в фонде". Он пообещал отдельный кабинет, зарплату заведующего отделом и - "никакого отдела, один будешь работать". И я остался. В течение следующих 15 лет у меня не было "зарплаты зав. отдела и отдельного кабинета". Зато я ни разу не пожалел, что не ушел обратно в спецкорры. Сегодня, кстати, в Русфонде работают 62 сотрудника.

- Что заставляет людей анонимно помогать другим?

- Сейчас ситуация быстро меняется, многие тысячи наших жертвователей не имеют ничего против публикации своих имен. А тогда… Да-да, скромность вчерашних рядовых инженеров, научных работников, врачей, учителей, нас же в СССР учили не высовываться. Да, и боязнь лишних разговоров, в том числе и в кабинетах чиновников: раз жертвуешь, то вложись еще и в наши проекты…

Так называемые российские олигархи и их структуры давно имеют собственные благотворительные фонды и в наших проектах участия не принимают... Но есть отдельные физические лица, их мало, всего несколько человек, которые регулярно жертвуют в Русфонд крупные суммы. До $300-500 тыс. в год. Это топ-менеджеры и акционеры крупных компаний. Пиар их не интересует вовсе и больных детей они спасают, потому что ощущают эту потребность - помогать. Основная же масса наших читателей и телезрителей теперь жертвуют, ничуть не таясь. Это, по-моему, очень хороший знак, люди перестали стесняться своей доброты и входят во вкус.

Знаете, сто лет назад Генри Форд говорил: "Благотворительная организация, не поставившая себе целью сделаться в будущем излишней, не исполняет подлинного своего назначения". Он писал это в Америке времен борьбы с голодом и бедностью. Он искренне верил, что филантропия исчезнет вместе с нуждой. В США давно нет голода, понятие бедности, как выяснилось, относительно, а проблем в медицине, образовании и культуре с годами не становится меньше. И существуют сотни тысяч благотворительных фондов, десятки миллионов американцев занимаются филантропией, а ее годовые объемы исчисляются сотнями миллиардов долларов. Великий филантроп ошибся? Да, он не учел… себя и миллионы будущих себе подобных - людей, сделавших деньги, и теперь искренне желающих помочь согражданам и стране, как писал Форд, "содержать себя".

- А как насчет простых граждан, которые свои кровные в Русфонд SMS-ками отправляют?

 - Не только SMS-ками, но и ими тоже. Таких у нас уже свыше восьми миллионов, надеюсь, до конца этого года вырастем до девяти миллионов. В смысле - людей, а не SMS-ок, тех втрое больше. Это отнюдь не богачи, и это обстоятельство меня заводит. Я давно считаю, что народ у нас добрый, десятки миллионов людей готовы жертвовать, и останавливает их только одно: боязнь остаться в дураках. Сними эту боязнь - и тебя завалят сотнями миллионов рублей. Значит, мы сняли боязнь. SMS это, или банкинг, или эквайринг - они лишь способы жертвовать. Главное - жертвуют. Как выяснилось, SMS-ки - способ наипростейший и удобнейший для нашего жертвователя. Просто набрал в мобильнике 5541 и ДОБРО, хоть кириллицей, хоть латиницей. И все: ты - спаситель…

- Чем Русфонд отличается от других благотворительных организаций в России и за рубежом?

- Я же и говорю: если повсюду нормальные фонды персонально работают с потенциальными и реальными донорами, то мы имеем дело с многотысячной читательской и многомиллионной зрительской аудиториями, внешне безликой и анонимной. И в отличие от правильных фондов, которые обычно собирают пожертвования на борьбу с крупными или не очень проблемами, мы выходим к огромной аудитории с бедой конкретного человека. В последние десяток лет это тяжелобольной ребенок, которому на лечение нужны большие деньги, не предусмотренные госбюджетом. Последнее, кстати, крайне важно, это вообще основополагающий принцип Русфонда: читатели и зрители не подменяют, но дополняют госказну.

В марте 2012 года я выступал в Нью-Йорке на конференции ротарианских фондов с общим названием «Дар жизни», которые собирают пожертвования на лечение кардиобольных детей с их исторических родин. Кажется, больше 100 фондов: русский, мексиканский, румынский, венгерский, бразильский… Я им представляю динамику наших сборов: в 2010 году - $12 млн., в 2011 - уже $19 млн. А в текущем де 12-м году мы соберем до $30 млн. Аплодисменты и - вопрос: как? Отвечаю: у нас адресный фандрайзинг. Я так повсюду говорил. А тут не понимают: и у нас адресный, кричат из зала. И тут до меня доходит: у всех адресно-донорский, а у нас адресно-реципиентский. Понимаете, говорю, мы в России никому не верим, не то что вы в Америке, и поэтому у нас мало проку рассказывать о проблеме больных детей. Только история конкретного ребенка вызовет доверие и серьезный отклик. Тут меня вообще на смех подняли: «С чего ты взял, что у нас в США люди всем верят?!». 

Фандрайзинг - это бизнес на доверии. Мы, фонд, не благотворители, мы обслуживаем интересы благотворителей. И чем прозрачней ты это делаешь, тем больше доверия.

- Бизнес? Это не слишком цинично применительно к филантропии?

- Вот многие так говорят, и вы туда же. Да, по закону любой страны благотворительные фонды - это НКО, то есть организации, не имеющие права на прибыль. Все добытое, за вычетом собственных расходов, идет на выполнение уставных требований. Однако во всем остальном организация благотворительности - тот же бизнес. В нашем случае это сервисное обслуживание обеих аудиторий: нуждающихся людей и людей, желающих им помочь. Мы - сервис, мы менеджеры чужой благотворительности.

- О, боже!.. Но ведь не может же быть, чтобы вас совершенно не трогали сами больные, их судьба?

- Ну, вы даете. Конечно, при отборе историй в печать мы исходим из того, что нас лично взволнует. Значит, будет волновать и читателя.

- Однако одни просьбы вы публикуете, а другие - нет. По какому принципу они отбираются? Ведь их всегда больше, чем ваших возможностей.

- Вот теперь вы о деле. Изначально нам было все равно, кому помогать. Какая разница, если это интересно читателям, а просьба реальная? В конце 90-х и еще начале нулевых годов мы оплачивали и нужды взрослых: инвалидные коляски, протезы, средства производства для активных инвалидов... Потом начали искать резервы для роста объема пожертвований. Я все-таки экономический обозреватель (смеется). Так вот, главное - читатель, его предпочтения. Иначе с газетным фандрайзингом ничего не выйдет. Есть темы гарантированного интереса читателя, есть зона тем риска, когда с помощью журналистики письмо еще можно вытянуть. И есть группа тем, которые ни при каких условиях не вызовут читательского интереса. Наиболее охотно и щедро читатели помогают больным детям. Эта тема наиболее волнующая в российском обществе. И мы переключились на больных детей, оплата лечения которых не вписалась в госбюджет.

 

- Вы снова меня шокируете! Такая дифференциация - она не за пределами добра и зла?

- Послушайте, все равно всем не поможешь. Вот вам два письма: одно про ребенка с церебральным параличом, а другое - о сердечнике, которого спасет операция. И вы, допустим, можете опубликовать только одну из этих просьб. "Сердечная" тема самая востребованная, а тема ДЦП - наоборот, самая неинтересная. Разница колоссальная! И вы печатаете сердечника, собираете в разы больше, чем требуется на его операцию, и на "излишки" оплачиваете лечение для ребенка с ДЦП. Вы вольны поступить иначе. Однако тогда высок риск полного пролета: вы и ребенку с ДЦП не поможете, и сердечника оставите без операции. А главное: с чем вы придете к следующей странице Русфонда? С дыркой от бублика? Без отчета об исчерпывающей помощи героев вчерашних публикаций ваши новые просьбы читателя не заинтересуют. Все очень жестко: либо читатель видит, что вам уже доверяют и уже помогают, и тогда он тоже вкладывается, либо он голосует ногами.

- Разумом я вас понимаю, только душе, простите, все равно страшно... Но отложенные вами до лучших времен дети до этих времен могут и не дожить?

- Но вы же сами заметили: писем всегда больше, чем газетной площади, экранного времени и, главное, возможностей читателей и зрителей. В любом случае приходится выбирать, невозможно помочь всем. Фонды, которые пытаются помогать всем, да еще и сразу, умирают раньше своих реципиентов. Внятные критерии отбора необходимы, они-то и позволяют помочь максимально возможному числу больных детей. А вот еще проблема, пару лет назад супер острая. Вот мальчик Магомет с Кавказа, у него рак, его родители умоляют о помощи. А вот девочка тех же лет, что и Магомет, тот же диагноз, но она - Маша Иванова... И я опубликую ее историю.

- Потому что ей дадут, а Магомету нет?..

- У нас всем дают, всем, кого публикует Русфонд. Но! Если главная героиня - Маша Иванова, трех с половиной - четырех лет, блондинка, волосы вьются, глазки голубые и кокетливые, и у нее рак, и вилы вот здесь, у горла, - то мы собираем сумму, десятикратно превышающую цену ее лечения. Так поможем и Маше, и Магомету, и другому, и десятому... Это и есть профессионализм. Правда, теперь этой проблемы почти нет: с выходом на ТВ мы получаем большие безадресные суммы, они позволяют помогать детям всех национальностей России.

- А хватает ли денег самому Русфонду? У вас тут и штат приличный, и офис, по московским меркам, солидный... Ну и дальше - командировки, аудиторское сопровождение, юридическое...

- По закону мы имеем право до 20% собранных средств тратить на административно-управленческие расходы. Русфонд по этому показателю укладывается в 1,6%. Мы эффективны.

- В начале беседы вы сказали, что выбор страны и клиники для лечения ребенка не в компетенции Русфонда...

- Да, мы никому не даем никаких рекомендаций. Семья ребенка сама должна определиться с предпочтениями. Это вопрос серьезный, и у нас тут нет врачей, иначе пришлось бы многопрофильную поликлинику открывать. Другое дело, что по аналогии с принципами отбора нуждающихся есть и система критериев отбора лечебных учреждений. Мы разработали партнерскую программу для российских клиник. Понятно, уровень профессионализма тут определяющий, наряду с ценой лечения. Но не менее важна и прозрачность работы клиники, то есть своевременная финансовая и содержательная отчетность. Мы дорожим своей репутацией.

 С некоторых пор люди потянулись за границу. В Германию, в Британию, в США, вот к вам, в Израиль. Если ребенку могут помочь только за пределами РФ, то его родные выбирают клинику, а мы финансируем это лечение.

- В Израиле у вас нет партнерских клиник. Почему?

- Я неоднократно бывал в Израиле. Очень понравился иерусалимский госпиталь "Хадасса", другие клиники - меньше.

- Критерии прозрачности не устроили?

- И они. В 2005 году, в мою первую поездку, в каждой из клиник, кроме "Хадассы", меня с порога спрашивали о размерах откатов. Дескать, какие комиссионные желаете? Мне откаты не нужны, я просил снизить цены на размер откатов, мне отказали, это де демпинг. Но это было восемь лет назад. Точечно мы с Израилем работаем. Но обороты пока небольшие. В этом году, кажется, на сумму около полутора миллионов рублей. Мизер, конечно... Для сравнения, в клиники Германии мы за тот же период порядка 80 миллионов рублей перечислили. Вообще обращающиеся к нам люди в последнее время предпочитают европейские страны и США.

- Почему? Там ведь и визы нужны, и языковый барьер...

- Трудно ответить. Может, мода сейчас такая - в Германии лечиться? Израиль - интересное направление…, если бы не цепочки посредников, от которых потом чрезвычайно трудно получить отчеты. Бюджеты Русфонда сейчас серьезные. Только в 2012 году мы потратили за рубежом 450 млн. рублей. Мы не планируем снижение этих трат. Скорее, наоборот.

Главная проблема в российском здравоохранении сегодня, по-моему, вообще не финансирование. Недавно московский вице-мэр Леонид Печатников публично заявил с экрана ТВ "Центр", что высокоточного и передового медицинского оборудования в Москве больше, чем во всей Франции или в Великобритании, а скоро станет больше, чем во всей Японии. И что? Почему же мы все чаще едем лечиться за границу?..

- Не хватает квалифицированных кадров?

- Дело в доверии. Столько лет людей обманывали, что сегодня доверие на нуле. Если карман позволяет, люди предпочитают даже за медицинской консультацией отправляться за рубеж. В долгосрочной перспективе одна из главных задач Русфонда как раз и есть возврат доверия к отечественной медицине. Хотя бы на уровне клиник, с которыми мы сотрудничаем и которым помогаем выходить на мировой уровень.

- Лев Сергеевич, в свои 69 лет вы смотритесь работоспособно. Как говорят в Израиле, будьте здоровы до 120! После инфаркта и инсульта вы работаете ежедневно едва ли не до полуночи, зачем?

- Я так живу.

- Вы лично знакомитесь с детьми, которым помогаете?

- Что вы, всячески избегаю. Не всегда получается, хотя врачи уверяют, будто это полезно для выздоравливающих. А я не могу. Я сразу плачу...

Автор: Дмитрий Айзин

Фото автора и сайта rusfond.ru