(Серая шейка)

Сидел на днях на восхитительном концерте Олега Меньшикова "Оркестр мечты. Медь" и поначалу дивился собственной толстокожести. Музыка восхитительная, тема потрясная - погружение в собственные воспоминания (мечты мельчают по мере взросления и роста), а у меня - черепаший панцирь, сквозь который не пробиться…

Пока слушал про восьмилетнего мальчика, снег за окном, ангину и малиновое варенье, было мило и не более. А потом, когда пошли сявки-чечеточники, вдруг нахлынула подъездная "тыбла" старших товарищей под портвешок:

"А мы училися бить чечеточку

Между нарами, да в охоточку.

Все с собаками на работочку

А мы бацаем свою чечеточку".

И я отъехал от простуженного мальчика лет на десять в ЦПКиО "Дубовая роща" или, как мы его называли, Центральный парк культуры имени отдыха. Отъехал, когда на сцене (низкий поклон Меньшикову!) восхитительная гопота тянула пиво из кружек, а тетка катила тележку с мороженым.

В 1972 году я стал состоятельным и абсолютно счастливым человеком. Меня взяли на работу на танцы в эту самую "Дубовую рощу" и положили за три вечера в неделю аж 80 рублей! Ты стоишь на сцене с микрофоном, на уровне колен у тебя море влюбленных телок, и лениво так объявляешь: "Это песня о любви простой советской девушки к французскому моряку".

Повторяю, телок клеить не надо, они в экстазе, они твои. Если бы я написал "знакомиться с девушками", то мои друзья-лабухи посмотрели на меня уже сверху, из лучшего потустороннего оркестра, и сказали:

- Чувак, ну что за херню ты наверзал?!

Это был реликтовый Парк Юрского периода - ЦПКиО. Туда шел трамвай-одноколейка, в конце маршрута водитель пересаживался в противоположную кабину, а толстая тетка-кондуктор закуривала беломорину. Внутри парка цвели тиной грязные пруды, стояли женщины с веслом, пионерки-птичницы, дискоболы с отбитыми носами и горнисты, возбуждающие на темных аллеях педофилов.

В центре парка была эстрада, где днем по выходным играл духовой оркестр. Виртуозный, между прочим, как у Меньшикова. Разрозненным составом они подрабатывали в ансамбле "Земляне" на похоронах.

Пивной павильон, щедро украшенный нелепой фруктовой лепниной, напоминал архитектурную пародию на Большой театр. И по всей территории у "Комнаты смеха", качелей-каруселей, чертового колеса, тира были щедро понатыканы пивные бочки. Добавьте к этому одноименный ресторан "Дубовая роща", куда небогатые командировочные водили жгучих блондинок послушать "Ты чужая, ты жена чужая, не уходи, постой!" - и вы поймете, что это были райские кущи. Кущи окружала воронья слободка частных строений, которые и домами-то назвать неудобно. Ну и жители мало напоминали законопослушных граждан. Впрочем, музыкантов уважали, не трогали, разве что на День ВДВ и Пограничника приходилось отбиваться пюпитрами.

Шесть раз в неделю, через день, поочередно играли два оркестра. Мой - малый ВИА, которым руководил невозмутимый еврей Аркаша, и большой, с медью, для "стариков" после армии. Больше всего Аркашу возмущал наш вороватый солист-цыган.

- Ну где еще вы видели безголосого цыгана! - негодовал Аркаша.

А в Большом конферанс вела оторва, мать-одиночка, отличница культпросветучилища Клава. У нее было два брата-уголовника, которых боялась вся "Дубовая роща" включая участкового.

Все, с вступлением покончено, теперь завязка. Однажды теплым майским днем из поезда "Ленинград - Симферополь" на перрон соскочил солист "Ленконцерта", и поныне великий музыкант, которого я по понятным причинам скромно нареку Гошей. Он был одет в линялую майку, кошмарные четырехрублевые трикотажные штаны с пузырями, а в потной ладошке зажал 14 не пропитых копеек на сигареты "Прима" (дошлый администратор выдавал суточные порционно).

Гоша заглянул в пять растянутых вдоль состава ларьков, и все, как на грех, были закрыты на обеденный перерыв. Пока он пробирался через пути к станционному буфету, поезд ушел, поэтому вкус вожделенных сигарет уже мало радовал.

Здесь, на лавочке, его, 27-летнего красавца с модной битловской стрижкой, и подобрала сердобольная Клава, подобрала и зарыла добычу в своей времянке. Вечером на смотрины пришли уголовные братья, одобрили товар, с барского плеча пожаловали ему польские джинсы и рубаху в петухах, и в этой униформе он вполне канал за местного. Понятно, через день новый трубач уже солировал на нашей танцплощадке (его устроили по чужому, не исключаю, что ворованному паспорту), вокруг него тоже роились телки, но постарше, однако с Клавкой никто на конфликт не шел.

Гоша имел в Ленинграде молодую целеустремленную жену-администраторшу и дочь с абсолютным слухом, папу, профессора-музыковеда, ставку в "Ленконцерте", халтуры, афиши, словом, все, чего мог добиться талантливый музыкант в культурной столице.

На самом деле настоящему лабуху - птичке божьей много не надо. Те, кто не жил на 13 копеек в день, а вечером не пропивал невесть откуда свалившуюся сотню, меня не поймут. А нужно ему для полного счастья клевые, чтоб стояли, джинсы, лангет с яйцом за рубль двенадцать копеек на ужин, потому что обед и завтрак он из экономии проспит, пачку нормальных сигарет и глоточек водки. Ну, не глоточек, понятно, а чекушечку для подзавода на весь вечер. И хорошо бы телку с ногами от зубов, осиной талией, да с попкой и грудью на один размер больше, чем это требуется трезвому человеку. Но можно и "горчушку" (страшненькую - на языке лабухов), худую, толстую, скажем, библиотекаршу (они восторженные, добрые и не балованные), лишь бы соски начинали твердеть на первой ноте.

Это окружению от него нужно всего и много, а главное - быстро. Славы концертной, не кабацкой, тарификации, фирменных шмоток, пакетов из стола заказов, контрамарок для продавцов, парикмахеров, репетиторши дочки, заведующих мебельным магазином и ювелирки, и денег, денег, денег.

Вот возьмем, к примеру, такой странный советский продукт как кефир. В литровых запотевших бутылках с веселой крышкой из фольги. Бесконечно вожделенный с утра, с похмелья, когда снежные сугробики летят по пищеводу и гасят раскаленные угли. Но какой же он гадкий вечером, и не выливается, сука, или вдруг хлюпается через переполненный стакан кислотной лужей на полстола. Отвратительный, когда его подают на ужин, вернее, вместо ужина, с творогом и медом.

Повторяю, Гоша прибыл из столицы авитаминоза в мае, когда пошла черешня. В русской литературе и в кино полно сцен каннибальского поедания арбузов. А знаете, как на Юге едят черешню? Покупают на рынке кило черной, красной, белой, желтой и розовой, все пять килограммов вываливают в эмалированный тазик и садятся под деревом неспешно пиршествовать.

Не то чтобы Гоша заскучал по молочному ужину, но уже к середине щедрого южного лета, когда отошла черешня и пошли абрикосы и персики, его охватило смутное беспокойство. И оно росло по мере того, как созревали знаменитые николаевские арбузы. Гоша затосковал по дочке, мудрому и ироничному папе-профессору и доброй, уютной маме с ее оладушками. По друзьям и тусовкам. И жену-красавицу он любил и ценил, ей в его душе была отведена целая полка, но не все же купе!

Но Гоша завис в ЦПКиО "Дубовая роща", потому что в ведомости за него расписывалась Клава, и денег на дорогу, как и паспорта, чтобы дать телеграмму и получить перевод, у него не было. Гоша мечтал о 15 рублях на билет в общем вагоне до Ленинграда. Конечно, мы могли скинуться, но братья предупредили, что поставят на ножи любого, кто даст ему на билет. И они не шутили, ведь на кону стояла личная жизнь единственной непутевой сестры.

Люди, живущие нормальной размеренной жизнью, не понимают психологию настоящего лабуха. Он мотылек, попрыгунья-стрекоза, оживающая в тот момент, когда распускает крылья. На Гошу уже положила глаз наша запорожская филармония, его мечтали заполучить лучшие кабацкие ансамбли, однако, что может человек, находящийся под неусыпным контролем Клавы и ее церберов, их шестерок и гниды-участкового?

Ночами, под портвешок, Гоша рвал душу пронзительным "Прощай, Джек" Рэя Чарлза. Однажды он пригласил всех нас отметить его день рождения.

- Откуда у тебя деньги?!

Гоша хитро улыбнулся и повел нас на темную аллею к дальней пивной бочке. Оказалось, что продавщица, заливая цистерну, не проверила замок с цепью, прикрывающий люк. Одно звено цепи попало между крышкой и бочкой, и в образовавшийся зазор он засунул резиновый шланг и сделал богатырский вдох.

- Милости прошу, господа, - церемонно предложил именинник.

Гоша завис до осени, до белых мух, когда лужи на танцплощадке уже покрылись мелкой наледью. До конца сезона оставалась пара дней. Он кутался в телогрейку с братского плеча и напоминал Серую шейку Андерсена. "Hit the road Jack" звучал все тоскливей. Мы получили последнюю зарплату.

Все, решили мы, пусть режут. Мы купили билет, пока Клавка моталась за самогоном, и подогнали машину к заднему крыльцу танцплощадки. Гошка вскочил в битые "Жигули", машина рванула к вокзалу, и через какие-то десять минут он уже махнул нам из окошка. Песня, написанная много позже, тоже про него:

В чистом, чистом поле, с Севера на Юг,

Ехал скорый поезд за полярный круг.

Прощай, Джек! "Проваливай Джек, и больше не возвращайся никогда. Вали, вали!"

Если бы бедная Клава знала перевод этой песни. Но что за английский преподавали в днепропетровском культпросветучилище?!

Через полгода я случайно увидел его по телевизору, он солировал на трубе какую-то херню Пахмутовой.

К чему это я? Так, Меньшиков со своей медью навеяли.

Леонид Луцкий