Я, разумеется, встречал во Внуково Навального, и главное ощущение - даже не стыд.

Когда оглядываешь толпу, ожидающую прибытия Бузовой (о чьем возвращении в Москву, как она написала, знали три человека), и видишь, главное, как полиция подносит этой толпе плакаты типа "Оля, ждем" и т.д. - а при этом несколько сот человек не впускают в аэропорт, держа их на двадцатиградусном морозе, и все журналисты по флайтрадару отслеживают повороты самолета Навального, - это не страх, и даже не стыд, и даже не цирк. Это ужасное чувство, что при таком искусстве создавать для себя неразрешимые проблемы руководство страны не может справиться даже с ерундовыми вызовами.

Если они так боятся одного блогера с женой, которому вдобавок сделали международную славу неправыми судами и неудавшимся отравлением, - все очень, очень плохо.

Это перспектива не только позора, но голода; не просто арестов (этим они уже никого удивить не могут и ничего другого не умеют), но полного разложения системы. И в этом единственная настоящая аналогия с ситуацией столетней давности.

И второе. Они ненавидят Навального до визга, до полного забвения приличий, и теперь, когда он добровольно явился к ним в пасть, испытывают сложнейшую - хотя сами они очень простые - смесь эмоций. Они жаждут его уничтожить, он у них в руках, но сделать этого нельзя. Сочетание доступности и неприкосновенности - близок локоть, ан не укусишь - творит чудеса. В этих обстоятельствах от них можно ожидать чего угодно, и значит, верна тактика Навального, о которой он говорил десять лет назад в интервью "Собеседнику": если создать для них несколько точек напряжения - крыша поедет. Сейчас она едет. "Ибо нет на свете большей муки, как хотеть отомстить и не мочь отомстить" - Н. В. Гоголь, "Страшная месть".

Сохранять лицо им уже незачем - они его потеряли бесповоротно ровно в тот момент, как развернули самолет из Внуково в Шереметьево, что было прежде всего бессмысленно. Теперь от них можно ожидать всего, то есть буквально и абсолютно всего, вплоть до массовых похищений или публичных избиений, всю динамику Лукашенко мы видели. Одна фотография прощания Юли с Лешей сделала больше, чем вся телевизионная пропаганда. И это означает не просто конец двадцатилетнего этапа российской истории, а конец долгий, мучительный, унизительный, травматичный и отчаянно некрасивый. Мы, может быть, не заслужили другого, но от этого не легче.

А советов и призывов не будет. Потому что этого главного вектора никакие действия изменить не могут. Доставать главного российского оппозиционера из пасти надо все равно, но отстраивать страну заново придется так и так: они не справились. Это и будет главным итогом всех их художеств.