Бенгт Альфорс написал холодноватую пьесу, содержащую многие драматургические оттенки. Пьесу, подобную северному сиянию. У меня и объяснение этому есть: драматург Бенгт Альфорс родом из Финляндии. Конечно, в таком объяснении все выглядит притянутым за уши - и северное сияние, и финская прохлада драматургии. Просто когда израильская публика перешла из пожара самого жаркого за долгие годы апрельского дня под прохладную защиту кондиционеров тель-авивского зала "Бейт Шолом-Алейхем", - там звучала финская речь.
Лингвисты характеризуют финский язык как "гармонию гласных". И само слово "Финляндия", и уютная, с "гармонией гласных" аудиозапись, и предстоящий спектакль-монолог настроили меня на увлекательное переживание. Придуманный Бенгтом Альфорсом и поставленный на русском Таней Соболь для актера Андрея Кашкера неспешный монолог-исповедь для меня, живущей при постоянном хамсине, звучит "Грустным вальсом" Сибелиуса. Светло и прохладно. Как воплощение гармонии - и гласных, и согласных, и несогласных тоже.
Подписывайтесь на наш телеграм-канал: zahav.ru - события в Израиле и мире
Я слушала музыку незнакомого языка и рассматривала сцену. На ней кресло и множество разных маленьких деталей: обувная коробка, посуда, джезва для кофе, журналы, одежда на стуле. И экран - как мольберт, или как "белый квадрат" какого-нибудь фирменного анти-Малевича…
Актер Андрей Кашкер и режиссер спектакля Татьяна Соболь добирались к этой сцене с экраном и художественно расставленными мелкими предметами долго и трудно. Катаклизмы всех мастей вносили жесткие изменения в график; премьера все откладывалась и отодвигалась. Уж не знаю, следует ли назвать такое долгое рождение сценического результата бедой - или просто еще одной подробностью жизни людей израильского театра. Этот спектакль рос в сокровенной тишине, в коконе безмолвия.
Перед началом я вдруг услышала реплику: "Андрея новые репатрианты не знают". Захотелось вмешаться в разговор, объяснить, растолковать! Но тут же я пессимистически себя одернула: "А кого они знают?" И правда - кого? Моше Мошонова, Риту, Эфрат Бен-Цур?..
Финская речь смолкла. Погас свет в зале. И скромный финн в неброском костюме начал разговор со зрителями. Именно о нем Бенгт Альфорс написал пьесу "Лифтоненавистник".
Вся жизнь героя, - или, по крайней мере, та ее часть, которая прожита им до момента первой реплики этой искренней исповеди, - состоит из перечисления вполне рядовых событий. Нет трагедий, да и примечательных событий тоже почти нет. Он прошел все стадии взросления без каких-либо внешних потрясений. Или, возможно, я это так воспринимаю, невольно сравнивая их с событиями, коснувшимися практически каждого израильтянина.
Смерть мамы¸ гибель собаки, трогательная детская влюбленность в кинодиву Грейс Келли. Почти мифическая девушка Диана, которая лучиком скользнула по его жизни, сверкнула невнятно и безрезультатно в потоке дней, однообразных, как песчинки в песочных часах. Неяркие воспоминания, тайные обиды, смутные тени мелких внешне, но оставивших след в душе бытовых эпизодов… "О одиночество, как твой характер крут". Этой строкой Ахмадулиной герой "Лифтоненавистника" мог бы обозначить все ступени, весь маршрут своей жизни.
Он так одинок, что ведет диалог с лифтом. Герой дает лифту имя, и разрабатывает сложную стратегию отношений с этим достижением прогресса. Побаивается его, как некого монстра, как безликого, но страшноватого Франкенштейна. Жмурится, чтобы не видеть его. Подобострастно склоняет перед ним голову. И тут же уважительно - и даже с азартом - цитирует слова своего врача с рекомендацией раз и навсегда прекратить пользоваться лифтом во избежание проблем со здоровьем.
Этот незаметный для мира человек - явный духовный родственник Акакию Акакиевичу Башмачкину и другим безгласным представителям человеческого планктона. Он покупает розы в день рождения своей любимицы, сверкающей Грейс Келли, и в годовщины ее гибели. И сливается с толпой на чужих похоронах и свадьбах. Ему одиноко, - но ведь он сам себя заключил в эту кабинку жизни, словно застрял в лифте. Его жалеешь - и он раздражает своей инфантильностью, отказом от участия в жизни. Покорностью, пассивностью.
Я с подозрением отношусь к людям, готовым сотворить себе кумира из медийной персоны. Меня смешит и одновременно злит их одержимость химерой. Лицом, скрытым за маской. Взрослый мужчина, создавший для себя культ очаровательной и бестелесной Грейс, смешон и жалок. Но по-человечески понятен.
Трактовка материала оставляет простор для творческого воображения зрителей, для их духовной внутренней работы. Режиссер бросается в океан пьесы отчаянно и отважно. Татьяна Соболь увлечена, очарована сама - и увлекает аудиторию в мирок миниатюрных, глубоко личных переживаний; в мир, существующий в тени. В своей постановке она сделала ставку на замечательного актера, подобного драгоценной скрипке. И поэтому мелодия не могла не прозвучать.
Режиссерская интерпретация показалась мне амбициозной, даже тираничной. В какие-то моменты актер слишком занят работой с предметами, и этот обильный реквизит, на мой взгляд, ему немного мешает. Яблоко, которое он режет, журналы, кофе, который он предлагает зрителям. Одевание и переодевание. Перемещение обувной коробки. Он будто опасается забыть, какой элемент оформления следует в данную секунду задействовать. Из-за этого страдает свобода актера-корифея. Ограничиваются актерские возможности. Слишком уж очевидны задачи, поставленные режиссером. А мне хочется, чтобы режиссер "умер в актере", - как желал Станиславский.
Герой спектакля несчастлив. И Андрей Кашкер передает это состояние, рисует этот монохромный финский текстовый пейзаж трогательно, искренне и деликатно. Он проживает историю красиво и мощно, при этом - на спокойном, порой очень тихом, камерном звуке. Краски неяркие, но прочно врезаются в память. Он вообще актер уникальный. Один из тех мастеров, чья творческая палитра ничем не ограничена.
Пишу я эти строки не потому, что Андрей и его жена, режиссер Таня Соболь, - мои земляки; я просто этим фактом тихо горжусь. И не потому, что хочу сделать акцент на спектакле, который в противоречивом и разнородном океане израильских культурных событий может затеряться, - а это было бы нечестно и несправедливо. Идти в театр или нет, смотреть спектакль или нет - вопрос личного выбора. Искусство - та редкая местность¸ то пространство, где у каждого человека есть право выбора. Со многими другими сферами дело обстоит гораздо хуже.
Искусство актера Андрея Кашкера разностороннее и одухотворенное. Я все не могу забыть его роль Велвла в "Квартете", - последнем спектакле театра "Идишпиль". О, это была такая щемящая, смешная, лирическая работа! Я неоднократно ходила на этот спектакль, и каждый раз в персонаже Андрея были новые краски, и огромная, невероятная сердечность, и полнейшее ощущение живой жизни, свободы…
К чему я это вспомнила? Просто так. Жаль, что занавес театра "Идишпиль" опущен. Но есть новая, имеющая прекрасный потенциал история про "лифтоненавистника". Пусть все у этого проекта сложится.
Свет в спектакле достоин отдельного разговора. Это блестящая (простите за тавтологию) светопартитура. Она не отбирает внимание, не пытается играть солирующую роль. Свет на сцене логично и, смею сказать, артистично подчеркивает и дополняет общую линию спектакля. Миша Чернявский - так зовут художника по свету. Он соавтор, соучастник множества творческих открытий; человек, безгранично преданный театру, влюбленный в театр той любовью, которая практически подвиг.
В этот вечер в зале "Бейт Шолом-Алейхем" было много известных людей. Я хочу отметить здесь только одного. На спектакль "Лифтоненавистник" пришел мэтр режиссерского цеха, наставник многих замечательных представителей театра Израиля, мудрый Миша Лурье. Он достоин отдельных статей, книг, дифирамбов. Много всего и всякого в небольшом и шумном мире израильского искусства, но Лурье - особая галактика. Я просто не могла об этом не написать.
Хочу, чтобы новые репатрианты, а также все, помнящие русский язык, ходили на такие спектакли, как "Лифтоненавистник". И говорю, восклицаю из партера: "Браво!".