Валерий Гаркалин: Если будет личность – будет все. Если толпа – будет бессмысленный бунт.

"В чем сила, брат?" В свое время герой Бодрова задал вопрос, равноценный классическому вопросу Гамлета "Быть или не быть?". Бодров пытался сформировать нового героя, наскоро вылепив его из подручной глины, как Голема. Получился человек без души, которому иногда очень сложно оценивать свои поступки. Он борется со злом методами, которые отрицает гуманная философия. Этот человек – зеркало нового поколения, для которого духовность – бремя, а не источник энергии.

Актер Валерий Гаркалин играет Гамлета в театре. Он считает, что Гамлет, спустя 410 лет с его первого появления на сцене, до сих пор остается самым современным героем, потому что выбор между духовным и безнравственным - вечный.

– Как человек из кино можете сформулировать, что потерял современный кинематограф с уходом Александра Абдулова, Олега Янковского, Андрея Краско, Владислава Галкина, Юрия Степанова? – Это печально и с точки зрения вообще понимания жизни – ее конечности, ее "одноразовости". С Олегом Ивановичем Янковским я говорил незадолго до смерти моей жены. Я тогда не знал, что она умирает, но знал, что умирает он. Мы встретились в клинике, он только приехал после обследования за границей, где ему поставили страшный диагноз – рак в последней стадии. И я смотрел ему в глаза и думал: "Боже мой, ведь кому-то сейчас гораздо хуже сейчас, чем мне и моей Катеньке" (она тогда только заболела). Но она ушла раньше. Ужасно осознание того, что больше невозможно увидеть человека и прикоснуться к нему, и я благодарен судьбе, что мне удалось увидеть Янковского незадолго до смерти. Мы с ним долго говорили, и напоследок он, улыбаясь, произнес: "Не верь тому, что говорят журналисты. Это все неправда". Вот эта его отеческая улыбка, наивное ощущение себя в жизни, возможно, уже зная о близком конце – мне запомнились. – Вы, к сожалению, близко видели уходящих в другой мир людей – чувствовали, как они менялись? И что для вас смерть – уход или конец? – Конец. И неизбежный, теперь уже ясно. Помните, как у Цветаевой – "Уж сколько их упало в эту бездну, разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну с поверхности земли…" Это ощущение конца – теперь все время. Хотя очень удобно и легко уверить себя в том, что смерть – всего лишь продолжение.

– Из любви к себе? – Да, из любви к себе мы охотно верим в любую сказку о том, что же "там", после смерти. У меня были две минуты клинической смерти, и я не помню, чтобы я зашел в какую-то особую субстанцию и понял, что мне предстоит интересная загробная жизнь. – После инфаркта ваше ощущение себя изменилось? – Заметьте, после двойного инфаркта! (смеется) Очень изменилось – физически и психофизически. Это событие переломное (поколение наших родителей говорило "до войны" и "после войны", оценивая всю жизнь по этой шкале). И потрясение, которое случилось со мной, позволяет мне говорить о нем как о событии, после которого моя жизнь пошла совершенно в другом ключе. Не говоря уже о том, что смерть-то пришла в мой дом, но, оказывается, не за мной. Потом я понял, что инфаркты были предвестием более страшной трагедии – смерти жены, любимого человека и смысла моей жизни. И теперь я не могу сказать, что болезнь – это серьезное испытание. Серьезное испытание – потеря любимого человека. – Вы как-то сказали: "К сожалению, несколько раз прожив чужие жизни, ты уже не можешь найти дорогу к себе, так далеко от себя отходишь". Разве человек с возрастом не ищет путь к себе, пытаясь не раствориться в чужих жизнях?

– Вообще, мой принцип работы разнится от общепринятого. "Я в предлагаемых обстоятельствах" – это то, с чего начинается любая художественная традиция нашего отечественного актерского воспитания. А мне кажется, что нужно наоборот, отталкиваться от себя – ты всегда придешь к своей вере, найдешь оплот, психофизику, но надо понять, кого ты играешь. А для этого нужно дистанцироваться от себя и быть внимательным к "нему", к тому, кого предстоит "освоить". Но я понимаю, что мне все равно никуда от себя не деться! (смеется)

– В вашем любимом фильме "Катала" вы за что своего героя полюбили? – Вот я как раз – и "Катала" хороший пример – не обладаю той отвагой, глубиной его чувств, самопожертвованием. Я не такой рискованный и смелый человек. И когда в "Белых одеждах" играл Дежкина, тайно проводившего опыты по генетике и одновременно изображающего преданного академическому канону ученого, я тоже понимал, что не обладаю его храбростью и мужественностью – это только моя мечта. Но показать этого человека я могу.

– В "Ширли-мырли" вы сыграли четырех братьев, у вас самого есть брат-близнец, по духу? – Есть, друг Толя. Он живет в далекой Западной Сибири. Много лет назад, еще в армии, в древних 70-х годах, он заставил меня читать и мыслить. Благодаря ему я понял, кто я и что я. Это редкость, когда есть человек, который в силах поставить тебя на ноги. Он может быть даже младше тебя, не старец-гуру, но он – твоя направляющая, с ним можно спеть на два голоса.

– Для вас это важнее, чем кровная связь? – Иногда даже лютый враг становится самым близким человеком, а отец или брат – самыми чужими в мире. И более родного друга, чем Толя, я не могу представить – он будто связал меня и себя энергетической неразрывной нитью. Есть нити, которые не могут оборваться под весом обстоятельств – и если существует жизнь после жизни, то, может быть, именно по этим нитям. Вообще, это ужасно в итоге жизни почувствовать себя не связанным ни с кем и ни с чем. Жизнь нужно покидать, эффектно разрывая эти крепко натянутые нити!

– Вы уже в зрелом возрасте сыграли Гамлета в театре – вот скажите, что это за человек, по-вашему? И почему он так долго не сходит со сцены? – Интересный вопрос, не ожидал, что вы к нему так подступите. Потому что у нас уже традиционная история с Гамлетом – роль-"нетленка" мирового репертуара и все (улыбается). Мне помог автор инсценировки "Гамлета" Дима Крымов. Наш "Гамлет" был переведен по-новому, со старо-английского, на котором Шекспир писал трагедию (великие переводчики, в том числе и Пастернак, пользовались уже адаптированным средне-английским подстрочником). А в оригинале даже последовательность сцен иная. Во-первых, Гамлет никогда не бывает один – свои страстные монологи он всегда обращает к кому-то. И центральный монолог трагедии "Быть или не быть" у нас он говорит Офелии, пытаясь внушить ей эту первую в истории экзистенциальную мысль о проблеме выбора. То есть этот монолог исходит не от рефлексирующего человека, в бессилии прислонившегося к дверному косяку… – …И ваш Гамлет интерактивен и полон жизни. – Абсолютно! Единственный момент, когда он остается наедине – при встрече с собственной Смертью. Но и здесь он смотрит в зал. В традиционном переводе Пастернака и Лозинского эта сцена звучит так: "Дальнейшее молчание, а дальше – тишина…". А в нашем переводе – "Передо мной молчание..." и Гамлет, обращаясь в зал, видит это молчание. – А если представить Гамлета в других обстоятельствах, не в столь драматичных, где нет убитого отца, предателя-дяди, слабой матери? – Наш Гамлет очень жизнерадостный, ценящий жизнь, любящий семью, женщину, друга – все, из чего мы состоим. Гамлет был домашний-домашний, просто случилась трагедия. А знаете, какая странная вещь? Многие интерпретируют всю эту историю как пьяную разборку: например, Гертруда – это пьющая похотливая женщина. Вот как просто все решается, если бы Шекспир об этом намекнул – да такие сюжеты можно прочесть в любой газете! Бытовая семейная трагедия с пьянкой и поножовщиной. И такая история действительно произошла в каком-то королевстве – приехали гости, а двор усыпан трупами, в том числе "Гамлета" и его сородичей. Шекспир позаимствовал историю, но создал трагедию духа, интеллекта – об этом мы начали интервью, о конечности жизни. О бесконечном великом даре выбора, свободы выбора. И шекспировские темы переживут всех нас. Эта трагедия как Библия – в ней все остается на своих местах: были и будут предательство, бесчестие, безнравственность, случайность жизни.

– Вы очень любите театр, как думаете, союз зрителей, постановщика и актеров на сцене может быть мощнее? – А эмоциональный союз очень мощный! Понимаете, какая странная вещь – желая в театре уйти от реальной жизни, зрители узнают жизнь. Это главная ценность театра. – А если говорить о нарушении монополии режиссера на интерпретацию, на взгляд – и участии зрителя в постановке прямо тут же, во время спектакля, не эмоционально, а креативно? – А я, кстати, поэтому и обожаю играть в жанре dell'arte – из-за непредсказуемости. В спектакле "Мошенники", где я играю с Мишей Ефремовым, возможно участие зрительского зала. Артисты великого итальянского dell'arte перед спектаклем бродили по базарным площадям и улочкам, подслушивая сплетни о сильных мира сего, о властях города – кто с кем живет, кто с кем спит. А вечером на спектакле зрители с удивлением узнавали, что приезжие артисты в курсе жизни города! – Когда-то вы назвали свою среднюю школу "монстром", сериал "Школа" Валерии Гай Германики вызвал ажиотаж и шквал пафосной критики. Что думаете о нынешней школе? – То, что эта система требует коренных изменений – очевидно. Потому что в обществе, в котором живут индивидуальности, не может быть штампов и косного, стереотипного отношения к нам же. Это поголовное оболванивание когда-то служило авторитарной системе, но ведь сейчас она рухнула, и теперь мы приравниваемся к мировому сообществу, где неповторимость – прежде всего. Если будет личность – будет все. Если толпа – будет бессмысленный бунт. Вот почему в этом сериале такая агрессия? Это результат давления, унижения, оскорбления, угнетения человека, и ужасная система обучения рождает только это. Я не знаю, как воспитывают в школах США, Франции, Израиля, но огромное значение придается созреванию личности. Маленькое наблюдение из жизни – я недавно был в Израиле и видел такую картину: сидит прямо посреди дороги какой-то "клоп", изучает букашку. И все машины стоят и ждут, пока он познает Вселенную в этой букашке. Да я был потрясен! На наших дорогах он был бы тут же убит и тут же забыт! У нас безнаказанно сбили на дороге женщину – великую акушерку, которая спасла жизни многим матерям в Москве!

– Что в своей жизни человек должен сделать обязательно? – Поскользнуться и упасть, чтобы потом – понять упавших. Замечательные стихи Ибрагимова – "Хотя бы раз, но поскользнись, Чтобы потом понять упавших… Встань палачом хоть раз у плахи, И раз над плахою склонись!". В этой жизни нужно сделать и то, и другое, чтобы познать целостную картину мира, а не просто рефлекторно в нем какое-то время пребывать. Гоголь, кстати, почему великий, потому, что, прежде всего, сострадал, и поэтому имел право смеяться.

Дарина Хаевская

В ноябре Валерий Гаркалин приезжает в Израиль. Билеты заказывайте здесь или по телефону: 03-522-18-03