…В море черного - черный оникс роялей. Все с них и начинается. С их голоса и дыхания. С момента творения. С Баха. Бог заглянул, махнул рукой. Разочарованно или раздраженно…
Современный танец. В нем нет просто пируэтов и плие - а есть нечто многозначное…
В черное пространство, поблескивающее винтиками сценического света, вплывают терракотовые статуэтки. Отрешенные, холодноватые. Начинается и длится спектакль-размышление "Глубокая бездна", поставленный Ханохом Бен-Дрором. Исполнитель - Иерусалимский театр танца (не путать с Иерусалимским балетом Нади Тимофеевой).
Подписывайтесь на наш телеграм-канал: zahav.ru - события в Израиле и мире
…Бах так многозначен и космичен, что под его музыку любые движения и всякие пластические идеи обретают новый смысл. Многозначительные странные переплетения, поддержки, скольжения по полу сцены людей в терракотовых костюмах, обозначающих обнаженные тела, выглядят весьма эстетично. Играют присутствующие тут же, на сцене, пианисты Тами Каназава и Юваль Адмони.
Музыка подчеркивает и укрупняет сценические идеи хореографа-философа. Тут необходимо сказать, что Ханох Бен-Дрор, изначально избравший танец делом своей жизни, на каком-то этапе принялся всерьез изучать философию. Он многое постиг в этой науке - почти мистической и туманной для меня - и со всем своим научным багажом вернулся к искусству танца.
Спектакль "Глубокая бездна" - своего рода ответ мыслителя-хореографа на события кромешной действительности. Он предпослал действию на сцене развернутую аннотацию-медитацию в программке. Там есть и про всемирный потоп, и про сосредоточенность на локальных проблемах - дом, семья… И призыв попытаться исправить прежде всего - себя, чтобы достичь гармонии и уравновешенности в мире. Текст мудрый и глубокий. В нем бездна смыслов.
Жаль, что танец - пластическая композиция из тел, которым аккомпанирует Бах, - с этим текстом не очень-то резонирует. Паузы и пустоты, намеренно бесстрастные лица танцовщиков, внезапная мелкая дрожь, которая спонтанно сотрясает всех движущихся на сцене - все это создает у зрителя настроение завороженности, заколдованности. Такое настроение присуще опасной экстатичности, тайной молитве или исполнению некоего секретного обряда.
У всех исполнителей воли хореографа носок стопы оттянут на себя. Такова своеобразная режиссерская манифестация, антитеза классике. Люди словно застигнуты - то ли в первый день творения, то ли в самый последний день существования. Они как будто пришли ниоткуда. Они - из снов и предчувствий. Из сонного бормотания и предвестия апокалипсиса. Из страхов и безнадежности. Но фактически спектакль создан из всего неисчерпаемого, свободного, никакими устаревшими канонами не связанного эксперимента современного танца, из его эстетики и ассортимента приемов…
Мужской танец-монолог под крошку-миниатюру великого композитора Арво Пярта - словно прощание на краю пропасти. Исполнитель экспрессивен и царственно обречен. Вдохновенно печален. Прием внезапной дрожи присутствует и здесь. Ближе к финалу танца, в звенящей фортепианной коде, по черным волнам задника сцены начинают плыть огни. Звезды. Их все больше, они все гуще. А потом мы понимаем, что это не просто огни, - это буквы ивритского алфавита. Медленно, торжественно, многозначительно плывут буквы в чуткой тишине над завороженным залом, над всеми зрительскими сердцами, над невидимой дорогой… Дождем и снегом, рассыпанными в воздухе и истаявшими словами, сломанными текстами плывут буквы. Их невозможно ни удержать, ни скрепить…
А потом был небольшой перерыв. Чтобы взять дыхание. Сменить регистр. Понятно было, что в зал напоследок плеснут чуть-чуть красочной дьявольщины, - в программке было написано "Ференц Лист". Публика вернулась в кресла, втекла из маленького фойе, украшенного портретом вечно молодой Сюзан Далаль¸ имя которой носит уникальный международный Центр танца.
Занавес открылся, и взгляды публики устремились к пестрым танцевальным картинам, иллюстрирующим "Дон Жуана" от Листа-Моцарта. Сначала шел стоп-кадр с поверженным телом (видимо, имелся в виду Командор) и стоящим над ним горделивым убийцей (намек на Дон Жуана). Церлины и Эльвиры с веерами, легкие и веселые, лихо кружились, цвела буффонная Испания никакого века. Это напомнило мне, скорее, утренник на Песах или на Пурим, с побегами и погонями. Фигаро тоже был тут как тут. Он смешил и повсюду возникал.
Читайте также
Мелькают поселяне и поселянки, бешеный темп, карнавальное кружение. Никакого сюжета вроде бы нет - но отчего-то мне захотелось перечитать Бомарше. И послушать Моцарта в опере.
Артисты JDT (Иерусалимского театра танца) пластичные и прыгучие; они умеют нехитрое вращение подать¸ как роскошное блюдо в сценическом меню, в ассортименте театральных чудес и опытов. Сюжет оказался размыт, рассыпан на намеки, на эксцентричные эскапады - будто на логотипы. Не была забыта и демоничность Листа. В итоге - реминисценция и головокружение налицо.
Когда рояли отзвучали, и были поклоны, и зал громко аплодировал, я вышла в ночь с ярким впечатлением от картинки терракотовых фигурок, от немного искусственной игры старых и любимых персонажей вблизи бездны, от водопада букв, которыми написаны книги Гроссмана и Шалева. И с живым звучанием в памяти фортепианного дуэта - сквозь все эти изыски.
Итак, Ханох Бен-Дрор рассказал о своей бездне. О современном мире, в котором так много пустоты и тьмы. Но в глубине легкой змейкой мерцает и вьется бисерная нитка старой классики. В ней тоже явственно слышна интонация нашего нынешнего бытия.
С момента спектакля прошло уже несколько дней, а я все о нем вспоминаю. Думаю, сопоставляю. Ищу правильные слова. Ведь танец - это стихия, которую по-настоящему не зафиксировать и не объяснить только словами. Он бесконечен, как звездное небо. И глубок, как бездна, у которой не может быть дна.