"Русский язык стремительно теряет свое место в мировой лингвосфере". (Михаил Эпштейн)

Как будто бы все понимают, что язык - это не место рождения, не твое прошлое, не любимые книги, не привычные пейзажи, не привычки или дружеский разговор, не политика, наконец. Тем не менее, язык вбирает все перечисленное, да и многое другое, о чем мы даже не подозреваем. Язык есть наш жребий и приговор; истаявшее детство и ушедшие родители; любовь и слабости, которые тебе милы; книги, которые ты читал и мысли, которые ты думал; и политика, без которой нельзя обойтись.

О необыкновенных свойствах родного языке мы начинаем думать лишь тогда, когда попадаем в стихию чужого языка. Так, задумывается человек о воздухе только в тот миг, когда воздуха не хватает. Вот здесь, в эмиграции, лишенные привычной музыки русского языка, мы впервые задумались о его роли и месте в нашей другой жизни.

И вдруг оказывается, что твой родной русский язык сегодня во всем мире воспринимается не просто, как язык, а как орудие "холодной войны". Потому что русский для иностранцев - это Путин, агрессия, Крым наш, несчастная Украина, восставшая Новороссия, послушное большинство и лживое телевидение.

Но нам-то, русскоязычным израильтянам, нам-то, скажите пожалуйста, какое нам дело до престижа русского языка, до того нелепого имиджа, который ему навязывают, до падения популярности и интереса к нему в мире?

"Язык, на котором мы говорим и думаем, - это травма. (Гасан Гусейнов)

Ну, не скажите. Собственно говоря, речь вовсе не о том. Бог с ним, с престижем, имиджем и рекламой языка на рынке изучения иностранных языков.

Нам бы разобраться со своими проблемами, рожденными нашим странным промежуточным положением в израильском обществе.

Здесь мы добрались до самого интересного: необратимые и катастрофические изменения русского языка для нас, его носителей, не прошли даром. Так же, как сменился имидж русского языка у иностранцев - так и мы теряем чувство самодостаточности русского языка. Русский язык в нашем сознании усох, сморщился, занял свою нишу и выполняет лишь функциональную роль общения.

Чем дольше мы живем здесь, тем глубже врастаем в местную почву. Чем быстрее отдаляемся от российских реалий - тем шире пропасть между языками. Для одних раскол между ивритом и русским пролегает в семье, как раскол между поколениями. Для других - трещина та пролегла через души, раскалывая личность пополам, вызывая психологическую травму. Вот этот феномен раздвоения и назовем языковой душевной травмой.

"Русский язык оказался намного большим, чем просто инструментом для передачи информации". (Элина Бардач-Ялов)

Сценка первая.

В нашем тихоне, где работаю уже 25 лет, у русскоязычных учителей принято собираться за своим столом. Большой рабочий стол, ничем не отличающийся от других, но по привычке отведенный для нас. Есть и другие специфические столы: математический, английский, для учителей иврита…

У остальных преподавателей наш стол получил название "русская мафия". Понятно, что на переменах мы собирались за ним и болтали на русском. Недавно обратил внимание: сидели за нашим столом те же люди, обсуждали все те же школьные проблемы, но говорили на иврите. И не потому, что здесь были посторонние, а потому, что так было удобнее и комфортнее всем. Нет, иногда разговор переходил на русский, но только тогда, когда кто-то рассказывал анекдот.

Сценка вторая.

Разговорился недавно с приехавшим к соседям гостем из Днепропетровска. Естественно, он был переполнен впечатлениями о волнующих его реалиях своей жизни, не владел ивритом и его совсем не волновали израильские новости.

Буквально через несколько минут понял, как сложно и даже неприятно говорить с ним. Как раздражают его безоговорочные суждения и безапелляционный тон. Трудно нам давался диалог, потому что диалога не было - был монолог двух посторонних людей. Ведь то, что казалось интересным мне - было совершенно непонятно ему. Мне казалось смешным и неудобным объяснять каждую мелочь, понятную ребенку в Израиле, тщательно следить за тем, чтобы не ввернуть в разговор ивритских слов.

Тот душевный дискомфорт еще ощущался так остро потому, что чувствовал себя совершенно другим человеком, иностранцем, а тот, говорящий на родном и понятном тебе русском языке - казался инопланетянином, с которым нельзя объясниться.

"Русские слова не заимствуются другими языками, не несут новых идей. Русский язык сам себя не очень любит". (Михаил Эпштейн)

И не только политика замешена в том, что мы не понимаем друг друга, хотя куда без нее, без политики; но разные ментальные и культурные коды, которыми мы обмениваемся. Ведь за долгие-то двадцать с лишним лет наши коды полностью поменялись. Это не значит, что мы уходим из родного русского языка - нет, мы все дальше и дальше отдаляемся от прошлой жизни.

Сценка третья.

Пару лет назад пришлось мне побывать в Москве. Впервые за долгие годы окунулся в знакомые лица, в привычный русский мир языка. Знаете, что больше всего поразило? Русский язык!

Он был везде: на табло, в заголовках газет, в выставленных в аэропорту книжных лавках, в нелепой рекламе; на нем свободно говорили окружающие, предлагали свои услуги таксисты, ругались носильщики. Вот это обилие языка, яркое разноцветье говоров, выкрики и ругань, разноголосица и перекличка голосов, царство русского языка казалось избыточным, непривычным и режущим слух. Чужим показалось русское окружение, потому что глаз привык к израильскому пейзажу, а ухо - к ивриту.

Так, как непривычно и чуждо было немецкое, английское или итальянское многоголосие во время путешествий.

Яков Бендерский