Не осмеливаюсь обозначить жанр беглых и совсем еще не принципиальных наблюдений иначе, чем заметки. Просто эскиз о спектакле "Розенкранц и Гильденстерн мертвы". Речь о самом первом показе для зрителей, на котором я побывала. И о том, что меня тронуло, вдохновило, впечатлило.

Театр "Гешер" и его худрук Евгений Арье собирались восстановить свой мифологический, знаменитый, в свое время всколыхнувший Москву, а потом и Израиль спектакль "Розенкранц и Гильденстерн мертвы" по пьесе Тома Стоппарда. Евгений Арье ушел навсегда. Театр, - многоцветный, умный, непростой, - остался. Театр Арье жив. И нынешний спектакль, иной по природе - ведь из прежнего актерского состава участвует только Саша Демидов! - вносит новые смыслы и краски.

Анна Ахматова, будучи дамой очень оригинальной и отличающейся субъективными, самостоятельными взглядами, ценила театр намного выше кино. Она называла кинематограф "театром для бедных". Вы спросите: при чем здесь, в этом блиц-эссе, Ахматова? Театр - каждому зрителю дарованное чудо, живое, которое происходит только здесь, сию минуту. В этом его феномен. Этим он драгоценен. Нельзя перемотать, нельзя поставить на паузу и в это время выпить чай с бубликом.

Нельзя ввести в снятый фильм другого артиста. Кино - даже самое гениальное - константа. Застывшее здание. Театр - вечное рождение. "Розенкранц и Гильденстерн" - знак силы. Силы театра в его самом сокровенном и жизнеспособном проявлении.

Спектакль Евгения Арье про двух вечно спорящих и в то же время единых в своей противоположности друзей Принца Датского воспроизвел на гешеровской сцене Амит Эпштейн. На сцену в этом старом-новом спектакле, продолжающем и развивающем творческую линию некогда высадившегося на берег Средиземного моря артистического десанта, вышли новые актеры ансамбля "Гешер".

Посреди мира, посреди быта, посреди безумной нашей реальности пролегла, разделяя театральный зал, узкая полоса помоста. Вот здесь и играют в орлянку, - на этой полоске, что течет под софитами. Зрители располагаются по обе стороны от нее. Таким образом, за сценической жизнью на этом клочке пространства зрители наблюдают во все глаза. Вся она, эта жизнь, как на ладони.

Современный драматург смело и без оглядки на авторитет великого предшественника решил написать аллюзию к "Гамлету". Король, королева, принц Гамлет, Полоний, девушка Офелия - все здесь лишь статисты. Все смешивается в диковатом коктейле. Здесь нелепо было бы жалеть принца Гамлета. Мы же не видим шекспировского сюжета, не наблюдаем его историю целиком. Нашего знания первоисточника как бы и нет. И глупо было бы сострадать Офелии. Эта условная фурия с гримом Алисы Коонен нас ничем не растрогала. Король величествен, масштабен, таит нечто, хитрит - но он тоже статист. Главные персонажи - бродячие артисты и двое героев, вынырнувших из небытия, из тумана безвестности, из текста афиши…

Театр здесь вообще самый главный герой. И феноменально изысканные, поражающие тонкой иронией и совершенством пластические миниатюры актеров бродячей труппы, и солирование Розенкранца и Гильденстерна существуют в пространстве театра. Идо Мосери (Розенкранц) и Алон Фридман (Гильденстерн) - прекрасные аргументы для объяснения баснословности театрального искусства. И завораживающая музыка, интеллигентная и будоражащая музыка Ави Беньямина¸ и аскеза сценографии Дмитрия Крымова. И роли-крошки всех дивных участников труппы "Гешера", присутствие этих актеров-кудесников - все здесь во имя театра, во благо, во славу его.

Ставшие разменной монетой в бурном море чужих войн, политических хитросплетений и дворцовых интриг, простые парни беззащитны и обречены. Их использовали, как используют бездушные вещи. Их принесли в жертву. Ими Гамлет защитился от смерти, которую ему придумал коварный дядя - король Клавдий. И над вымыслом о них впору облиться слезами. И так это сделано, выстроено, чтобы душа вздрогнула. Смягчилась.

За пологом качаются петли. Два беспомощных человека качаются в море, на палубе, и плывут к смерти, словно крик чаек хоронит их (хотя чайки, как правило, не летают над открытым морем)… Кто-то повторяет и повторяет на все лады примитивный тезис о том, что они якобы "не смогли сказать "нет"". Господа, для чего уж так безапелляционно, беспощадно судить тех, в чьих башмаках вам не выпало оказаться? Они были призваны королем - и, думаю, мало кто смог бы сказать "нет" в такой ситуации. Да никто и не говорит "нет", продолжает не говорить, как все мы видим сегодня…

Хороши все актеры в сценическом водовороте, в густом коктейле действа, в котором и абсурд, и каскадность пантомимы, почти балета, и высокий факел самоотдачи неразрывно соединены. Король - Гиль Франк.

Величественный, красивый, харизматичный. Зловещий.
Королева Гертруда - Лилиан Шели Рут. Рыжеволосая фурия, красивая до дрожи, роняющая слова, как сверкающие драгоценные камни. Змеиная улыбка режет, как ножом…

Гамлет - яркий Шломи Бертонов. Злой, безжалостный. Упоенный местью, глухой ко всему. Одержимый идеей-фикс. Парящий над чужими жизнями, как ангел смерти…

Лидер бродячей актерской труппы - Дорон Тавори. Усталый, издерганный, хриплый. Дрожащий перед судьбой и берущий ее за горло. Этакий Джон Гилгуд уличного, простонародного разлива. И все же аристократ, голубая кровь в театральной семье. Циник. Пророк. Прихлебатель. Мессия…

Саша Демидов, Генри Давид, Паоло Моуро так выразительны, волнующи и самостоятельны, что можно о каждом писать отдельный панегирик.

Саша Сендерович. Он Полоний. Сатира и символ горькой участи слуги, вассала. Как этому мастеру удается в роли с наперсток высказать и воплотить океан смысла - ума не приложу!

Идо Мосери в роли Розенкранца, Рози. Это живенький болтун, любитель тупой игры в орлянку. И фанфарон. Он все же остается немного Пушкиным из спектакля Херманиса. И в чем-то очень самобытен актер Идо Мосери. В чем-то одномерен. Мне его приемы знакомы. Не удивляют. Возможно, это ситуация первых спектаклей. Он вырастет.

Алон Фридман - фаворит. Его Гильденстерн, Гиль - мечта, цель всякого режиссера. И любого зрителя. На сцене "Гешера" Алон Фридман играл и грандиозного, чистого сердцем историка Эйтана, сына Гошайи, в "Книге царя Давидла", и Индюка в детской истории про клад, - и всегда было очень хорошо. Он так пластичен внутренне, так ртутно-оживлен и безоговорочно вовлечен в ситуацию, в жизнь героя, так плотно сроднен с персонажем, что трудно представить его в магазине или на велосипеде (хотя я его таким видела)! Его сомнения, споры с Розенкранцем, его нарастающее отчаяние и покорная боль в предчувствии финала ранят и оставляют долгое реквиемное звучание¸ когда спектакль уже закончен и отзвучали аплодисменты.

"Розенкранц и Гильденстерн мертвы". Театр - жив. Надо его смотреть. Необходимо. Он в нашем пейзаже такой единственный. Я посмотрела. И, думаю, посмотрю еще неоднократно.