Дирижер Джон Аксельрод, наш американский гость, деликатно и без позы повел корабль симфонического оркестра Ришон ле-Циона в какое-то неизведанное, уравновешенное пространство. Где нет злых новостей, нет отчаяния. Где на альпийских лугах солнечными лучиками бродят мелодии невиданной флейты и неведомого кларнета; где джаз, цветущий буйно и беззаконно, кажется суммированным взглядом-чувством инопланетянина, который заблудился среди храмов, баров, полигонов Земли…

Программа концерта, в котором шлифовщик алмазов Брамс, печальный Пьеро Малер и театральный, импульсивный футуро-диксиленд Левитаса соединены невидимой лентой, на первый взгляд выглядит импровизацией. Но ее настроение и логика, стилистика и праздник поистине пленительны. Разнообразие здесь - главный принцип, создающий исключительно интересную внутреннюю драматургию.

Сначала, как камертон и задающая музыкальный вектор стрелка - Малер, "Blumine". Музыка хрупкой чарующей витражной розой восходит - и все ставит на свои места. Вот небо, вот земля. Сплетни - уродства на земле. Сияние - небо. И Малер там. Печаль его светла. Печаль - нечто, что ощущается как откровение, как высшая правда, как вечная истина, которая важнее тьмы сиюминутных фактов.

Невольно грезишь, - и видишь венский вечер, мостовую в цветах неона, тонкий курсив снегопада над оперой. Человека, который услышал этот неземной напев-молитву. Его одинокий путь. Этот шепот снега, вечера, эти цветы лунных смычков и бесконечность краткого мига…

Концерт я слушала в зале Меира Нисана, в "Гейхал а-Тарбут" Ришон ле-Циона. Этот зал проявляет самое лучшее, самое истинное в исполняемых музыкальных творениях. Он изумляет чудом акустики, которое, как мне кажется, больше ни одному израильскому залу не дано. Ни тель-авивской опере, ни ангару филармонии. Здесь же оркестр играет, как дышит; он будто летит, все группы по отдельности и вместе подзвучены правильно, профессионально. Внутреннее единство и музыкальная правда - несомненное достижение Ришонского оркестра в лучших его концертах. Они не всегда таковы. Но часто - случаются.

Евгений Левитас - наш современник, динамичный, мыслящий, оригинальный очевидец века потрясений и обвалов. Израильтянин, говорящий на собственном языке, на диалекте очень оригинальной, своеобразной музыки. Его талант юный и одновременно очень мудрый. Посвящение Бенни Гудмену, концерт для двух кларнетов. Кивок через время и расстояния в сторону джазовой, стихийной, бесконечно свободной музыки - вот что предложил Евгений Левитас оркестру и залу. Наэлектризованную и буйную, интеллигентную и неудержимую музыку, созданную под знаком джазового Саваофа, "патриарха кларнета".

Солистами выступили два блистательных кларнетиста, два продолжателя духа и дела Бенни Гудмена - Александр и Даниэль Гурфинкели. Дети из гнезда великолепных музыкантов, близнецы, которые звучат в дуэте так, будто сливаются две совершенно разные, но стремящиеся поддержать друг друга реки. Они немного ковбои, эти юноши в лаковых туфлях, с модными стрижками. И - немного лорды. Обращаются со своими кларнетами так, будто выдувают джиннов, золотые извивающиеся ленты и облачка фейрверков. Праздник - этот дуэт. Музыка, созданная Евгением Левитасом - также праздник.

Первая симфония Йоганнеса Брамса, написанная в тревожащем и драматичном до миноре, шлифовалась и росла долгие годы. Композитор словно рос вместе с ней, постигал мир - и вносил результат в свой нотный текст.

Если искать нити, связующие все элементы концертной программы, то они наглядны. Их много. Пересекаются, усиливают друг друга, друг с дружкой спорят.

Вспомним тут, что Бенни Гудмен превосходно, с любовью играл Брамса, а Малер высказался о Брамсе так: "Брамсу не дано, разорвав все цепи, подняться над земной жизнью и ее страданиями и в высоком полете достичь иных, более свободных, сверкающих сфер, ибо как глубоко и своеобразно ни трактует Брамс свой предмет, он все же остается пленником этого мира и этой жизни…".

Малер в своем гениальном и трагичном облике, в амплуа изгоя и пленника, словно обнимал весь космос музыкального искусства своим дирижерским и композиторским масштабом…

Симфония росла, мощно и степенно шла в зал первой, экспозиционной, ознакомительной частью; пела второй и третьей, этими интермеццо, в которых прелесть и задумчивость высказывания родственна брамсовским фортепьянным пьесам; а потом грандиозно взошла четвертой частью, родственной бетховенской музыке, призывающей в свидетели Шиллера, революции, мир бедствий и свершений. И зал шел вместе с оркестром, который в эти минуты был победным союзом, коллективом единомышленников. И дирижер Аксельрод царил кротко и разумно, и помогал, и одобрял, и радовался. И придал всему саду многоликой музыки разумный и счастливый цвет.

Что ж, ходите, дорогие мои, на концерты. Лучше - в залы с хорошей акустикой. Правильнее - на хорошие программы. Все замечательные композиторы собирают осколки мира и осколки человечности в витраж. В нечто цельное. За то мы их и ценим.